Рассвет (сборник)

Шебалов Африкан Александрович

После укрупнения к «Рассвету» присоединились два других маленьких колхоза. Ни организованности, ни надлежащего учета, ни отчетности. Доходы мизерные. Надо было все ставить с головы на ноги и в первую очередь полеводство и животноводство. Но для этого необходимы были деньги, а где их достать? Здесь и начал Матвей Лукич комбинировать. Именно за эти комбинации с луком и чесноком ему и досталось на заседании бюро. Обвинили в том, что не думает о будущем, увлекается «выбиванием денег».

Конечно, он не против садов и виноградников. Только не рановато ли в

«Рассвете» браться за это дело? Под многолетние насаждения надо занимать лучшие площади — это факт, а когда они дадут прибыль? На посадочный материал также деньги нужны. А сколько людей придется снимать с других работ! Вот года через два-три, когда колхоз по-настоящему окрепнет, — другое дело. Но бюро райкома решило по-своему. Конечно, другие колхозы, хотя бы тот же имени Калинина, могут уже сейчас заниматься садоводством. У них уже создан какой-то запас и долгов нет.

Но Матвея Лукича больше всего обижало то, что его обвинили в незнании жизни, в том, что он живет еще бумажками. А разве он хотел сидеть в канцелярии!

«А может быть, и правда?.. — ворочаясь на кровати, думал Матвей Лукич. — Что ж, раз так постановили в районе и области, надо выполнять!» — вздохнув, сделал он вывод.

Проснулся он как никогда поздно — в семь утра. Вопреки ожиданиям, от вчерашнего гнетущего настроения и следа не осталось.

«К черту этот выговор! Поработаю — снимут!..»

Первым к нему в кабинет зашел Сергей.

— Вот, подпишите! — подал он несколько бумаг и, заметив, что председатель в хорошем настроении, спросил: — Что там было в райкоме, Матвей Лукич?

— Баня была, Сережа, настоящая баня, с березовым веником! — не поднимая головы, ответил Барабанов. — Ох и всыпали же мне!

Он потер ладонью затылок, пожевал ус и, взглянув искоса на Сергея, примирительно проговорил:

— Ты, Сережа, прости меня, погорячился я тогда, гм… Ну, что накричал на вас за самовольную посадку сада… Одно слово, характер, понимаешь?..

— Конечно! Ну что вы, Матвей Лукич!.. Мы с вами душа в душу… И-именно так! — расплылся Сергей в улыбке.

— Вот и хорошо. Знаешь, мне там объяснили. И земля наша вполне пригодна под сады и виноградники, и сажать их надо, и урожай, говорят, будет. Одним словом, просветили. Я думал, еще подождать год-два… Да что об этом говорить!..

Матвей Лукич тяжело вздохнул. Помолчав спросил:

— Сколько вы там посадили, не помнишь? Сводку надо дать…

— Как это — не помню?! Пожалуйста — четырнадцать и тридцать четыре сотых! — доложил сияющий Сергей.

— С виноградниками в этом году уже не успеем, плантажа нет… Надо бы еще где-то плодовых саженцев достать, а где — не знаю, — опять вздохнул Матвей Лукич.

— Так Галина же Проценко договорилась в питомнике! Нам оставили две тысячи штук.

— Правда? Послушай, а эта твоя Галина, кажется, ничего себе девушка. С характером, но голову имеет…

— Еще бы! И-именно так! — ответил Сергей. — Только она не моя. Откуда вы это взяли?

В кабинет вошел Стукалов.

— Ну как, именинник, спалось? — еще с порога весело

поприветствовал он Барабанова.

Тот нахмурился, взглянул на Сергея, повел бровью.

Сергей понял без слов и быстро вышел из кабинета.

— Ты что, надулся на меня? — не гася широкой улыбки, спросил Стукалов и сел.

Матвей Лукич взглянул на него исподлобья и опустил глаза.

«Вот, черт возьми, улыбнется и смотрит так, будто я не выговор, а награду получил!» — подумал он о секретаре.

За прошедшую бессонную ночь он решил держать себя со Стукаловым, как говорится, строго официально. «Но разве с ним выдержишь так? Вон как зубы скалит, чертяка, словно осчастливил меня», — хмурился Матвей Лукич.

— Да действительно ли обиделся? — с очаровательной искренностью и одновременно с ноткой удивления повторил свой вопрос Стукалов.

— Довольно, уже довольно, — пробурчал Матвей Лукич и вздохнул. — Не пойму я твоего характера, Петр Иванович. То ты простой и откровенный, лучше родного брата, то бросаешься словно на врага. Стоишь на своем, как телеграфный столб…

— Что же тут понимать? Никакой тайны в моем характере нет. Я всегда откровенен. А в принципиальных вопросах стою на позициях, которых требует партия.

— Ну, это еще знаешь… — не поднимая глаз, недовольно пробурчал Матвей Лукич. — Вчера на бюро тоже, скажешь, стоял на принципиальных позициях?

— Конечно!

— По-твоему, вывернуть наизнанку все наши заплатки — принципиальность? Могли бы тут сами разобраться, что и как. А ты прославил на весь район.

— Э-э-э, виляешь, Лукич, виляешь. Потому и глаза прячешь, — засмеялся Стукалов. — Партийная организация колхоза решила сажать? Решила! А ты пошел вопреки ему решению? Пошел! Чего же ты хочешь? Разве это не принципиальный вопрос? Ты думаешь, мы только в лозунгах и в уставе провозглашаем, что партия руководящая и направляющая сила нашего общества? Нет, браток, это наш принцип, наш закон!

Помолчав, Стукалов продолжал:

— К сожалению, есть еще у нас члены партии, которые кричат, что надо укреплять партийную дисциплину, а сами нарушают ее, говорят, что надо быть честным, принципиальным, а сами замазывают свои недостатки и шумят об успехах. У таких людей только красивые фразы. К счастью, ты не имеешь этих недостатков. Просто закрутился, а фуражка сползла тебе на глаза, закрыла горизонт. Поэтому и обошлись с тобой мягко…

— Ничего себе, мягче уже некуда, — криво улыбнулся Матвей Лукич.

— От выговора не умирает тот, кто правильно его воспринимает. Так я считаю. Да ладно! Я к тебе вот с чем: сегодня у моей Лели день рождения, а заодно и новоселье надо отметить. Приходи вечером, ладно? Я обещаю, что скучать не придется. Малыши мои стихи декламируют, я на мандолине неплохо играю. А Леля у меня певунья, мы с ней дуэт какой-нибудь устроим. У нас, говорят, неплохо получается. Думаем включиться в самодеятельность. А что ж!

И такое доверчивое детское ожидание было в глазах и во всем лице Стукалова, что Матвей Лукич не мог скрыть улыбку.