Рассвет
Шрифт:
– Так чего ты хочешь? Ты хочешь ввергнуть меня в скандал, пролить дождь позора на Катлеров?
– Я хочу, чтобы вы вытащили папу из тюрьмы и перестали обращаться со мной, как с дрянью. Перестали называть мою мать шлюхой и требовать, чтобы меня называли Евгенией, – решительно заявила я.
Я хотела большего, но боялась предъявлять слишком много требований. Со временем я надеялась, что смогу заставить ее сделать что-нибудь для Джимми и для Ферн.
Она кивнула.
– Хорошо, – она вздохнула. – Я сделаю что-нибудь для Ормана Лонгчэмпа. Я позвоню знакомым,
– Что именно? Вы хотите, чтобы я вернулась и снова стала жить с ним?
– Конечно, нет. Ты теперь находишься здесь, и ты Катлер, нравится тебе это или нет, – она задумалась на несколько минут. – Ты не можешь находиться здесь все время. Я полагаю, будет лучше для всех нас… Клэр Сю, Филипа, Рэндольфа, даже твоей… твоей матери, если ты уедешь.
– Уеду? Куда же?
Она кивнула с загадочной улыбкой. Очевидно, у нее появился хитроумный план.
– Ты обладаешь красивым голосом. Я думаю, что тебе должно быть дозволено развивать свой талант.
– Что вы имеете в виду?
Почему она так неожиданно вдруг решила помочь мне?
– Я являюсь почетным членом попечительского правления одной престижной школы исполнительских искусств в городе Нью-Йорке.
– В Нью-Йорке?
– Да. Я хочу, чтобы ты отправилась туда вместо того, чтобы вернуться в «Эмерсон Пибоди». Я сделаю сегодня же все распоряжения, и ты вскоре сможешь туда уехать. У них есть летняя сессия тоже. Разумеется, все что тут было сказано, должно остаться здесь, в стенах этого кабинета. Никто не должен знать ничего, кроме того, что я решила, что ты слишком талантлива, чтобы тратить свое время на уборку комнат в отеле.
Я видела, что ей нравится эта идея, все будут восхвалять ее благотворительность. Она будет выглядеть чудесной бабушкой, которая осчастливила свою новую внучку, а я должна буду делать вид, что благодарна ей.
Но я не хотела возвращаться в «Эмерсон Пибоди» и мечтала стать певицей. Она избавится от меня, а я получу возможность, о которой могла раньше только мечтать. Нью-Йорк! Школа исполнительских искусств! И папе тоже будет оказана помощь.
– Хорошо, – согласилась я. – Раз уж вы сделаете все, что обещаете.
– Я всегда держу свое слово, – гневно сказала она. – Твоя репутация, твое имя, наша семейная честь – это важные вещи. Ты пришла из мира, где все эти вещи были несущественными, но в моем мире…
– Честь и честность всегда были важны для нас, – ответила я, – мы могли быть бедными, но мы были порядочными людьми. И Орман, и Салли Джин Лонгчэмп не предавали друг друга и не лгали друг другу, – возразила я. Мои глаза наполнились слезами возмущения.
Она снова долго посмотрела на меня, только на этот раз мне показалось, что я заметила выражение одобрения в ее глазах.
– Это будет интересно, – наконец сказала она, цедя слова, – очень интересно посмотреть, какого рода женщину породила любовная связь Лауры
– Я не уверена, бабушка, что ваше восхищение будет иметь для меня когда-нибудь значение.
– Если это все, то я думаю, тебе лучше уйти. Благодаря тебе и твоему вторжению, я должна сделать множество дел. Ты будешь проинформирована, когда тебе надо будет выехать, – добавила она.
Я поднялась.
– Вы думаете, что можете так легко управлять жизнью других? – с горечью сказала я, качая головой.
– Я делаю то, что я должна делать. Ответственность требует от меня принимать тяжелые решения, но я делаю то, что на благо семье и отелю. Когда-нибудь, когда тебе придется самой заботиться о чем-то важном и это потребует от тебя сделать непопулярный или неприятный выбор, ты вспомнишь меня и не будешь осуждать так сурово, – сказала она так, словно для нее было важно, чтобы у меня сложилось о ней лучшее мнение. – Потом она улыбнулась. – Поверь мне. Если тебе потребуется что-нибудь или по какой-то причине ты попадешь в беду, ты не должна обращаться к своей матери или к моему сыну. Ты обратись ко мне, и ты будешь рада, что сможешь это сделать, – предсказала она.
«Какая самонадеянность», – подумала я, но это было правдой – даже за то короткое время, что я пробыла здесь, я поняла, что только она несет ответственность за все бытие Катлер'з Коув.
Я повернулась и вышла, не зная, выиграла я или проиграла.
Позже, ближе к вечеру, Рэндольф пришел повидаться со мной. Теперь мне становилось все труднее и труднее думать о нем, как о моем отце, и это произошло как раз тогда, когда я почти стала свыкаться с этой мыслью. От одного взгляда на его лицо мне стало ясно, что бабушка рассказала ему о своей идее послать меня в школу исполнительских искусств.
– Мама только что рассказала мне о твоем решении поехать в Нью-Йорк. И, хотя я должен сказать, что это чудесно, я опечален, что ты уезжаешь. Ведь ты только что вернулась, – пожаловался он. Он выглядел немного расстроенным, и я подумала, как грустно, что он не знает правды, что я, так же как моя мать и бабушка Катлер, оставляю его одураченным. Разве это справедливо? «Как же хрупки счастье и мир в этой семье», – думала я. Его преданность моей матери, конечно, была бы сведена к нулю, если бы он знал, что она была неверна. В полном смысле все было построено на лжи, и я должна была эту ложь поддерживать.
– Я всегда хотела отправиться в Нью-Йорк и стать певицей, – сказала я.
– О, конечно, ты должна ехать. Я просто подразнил тебя. Я буду скучать по тебе, но я буду часто навещать тебя, а ты будешь возвращаться сюда на каникулы. Как волнующе это будет для тебя. Я уже сказал твоей матери, и она думает, что это чудесная идея. Она хочет отправиться с тобой по магазинам, чтобы купить тебе новые платья. Я уже вызвал автомобиль, который будет в вашем распоряжении завтра с утра.
– Она чувствует себя вполне здоровой для этого? – спросила я, едва скрывая свое презрение.