Рассветная бухта
Шрифт:
— Когда вы узнали? — спросил я.
Лицо Фионы мгновенно побелело.
— Что узнала?
У меня тысяча хитроумных методов для подобной ситуации, но не было сил, чтобы применить хоть один из них.
— Ваша сестра только что призналась в том, что убила своих родных. Я почти уверен, что для вас это уже не новость.
Лицо Фионы превратилось в застывшую маску.
— Дженни не в себе из-за лекарств. Она понятия не имеет, что говорит.
— Поверьте, мисс Рафферти, она прекрасно понимала, что говорит. И подробности соответствуют вещественным
— Вы ее вынудили. В таком состоянии она может сказать что угодно. Я на вас жалобу подам.
Сил у нее осталось не больше, чем у меня, и она даже не смогла выбрать угрожающий тон.
— Мисс Рафферти, пожалуйста, не надо. Все, что вы мне говорите, — это не для протокола; я даже не могу доказать, что мы вообще разговаривали. То же самое относится к признанию вашей сестры: с юридической точки зрения его не существует. Я просто пытаюсь положить конец этому кошмару, пока не пострадал еще кто-нибудь.
Фиона пристально взглянула на меня. Из-за жесткого света ее кожа казалась серой и морщинистой; сейчас Фиона выглядела старше Дженни. Где-то дальше по коридору безутешно рыдал ребенок, словно его мир только что рухнул.
Что-то убедило Фиону в том, что я говорю правду. При нашем первом разговоре я решил, что она необычная, наблюдательная; тогда я был не в восторге, но сейчас это мне помогло. Она обмякла и запрокинула голову.
— Почему… — начала Фиона. — Она же так их любила. Какого черта?.. Почему?
— Этого я не могу сказать.
— Как только вы сообщили, что Конор признался в убийстве, я поняла, что это не он, — ответила Фиона после паузы. — Даже если он полностью изменился со времени нашей последней встречи, даже если снова поссорился с Пэтом и Дженни, даже если бы он окончательно спятил, он бы так не сделал.
В ее голосе не было ни тени сомнения. На миг я вдруг испытал странную зависть к ней и Конору Бреннану. Почти все в мире ненадежно, все готово изменить обличье в любую секунду, но твоя жизнь станет совсем другой, если в ней появится человек, в котором ты уверен, уверен на все сто, — или если ты станешь таким человеком для кого-то еще. Я знаю такие супружеские пары. Я знаю таких родителей.
— Сначала я решила, что вы все придумали, но я неплохо определяю, врут люди или нет, поэтому пыталась понять, почему Конор признался. Он мог бы так сделать, чтобы защитить Пэта, чтобы спасти от тюрьмы, но ведь Пэт умер. Значит, оставалась только Дженни.
Фиона с трудом сглотнула.
— Так я и узнала.
— И поэтому вы не сказали Дженни про арест Конора.
— Да. Я не знала, что она сделает — признается, снова спятит или еще что…
— Вы с самого начала были уверены, что она виновна. Вы знали, что Конор так бы никогда не поступил, а про свою собственную сестру вы так не думали.
— А вам кажется, что я должна так думать.
— Не знаю. Просто размышляю. — Правило номер сколько-то: подозреваемые и свидетели должны верить, что ты знаешь все, что ты во всем уверен. Какое это имеет отношение к делу, я уже не помнил.
Она
— Дженни все делает правильно, и все у нее получается, — наконец ответила она. — У нее по жизни так. И когда стало плохо, когда Пэт потерял работу… Она не знала, как с этим справиться. Вот почему я испугалась, когда она заговорила про взломщика. Побоялась, что она сходит с ума, — беспокоилась об этом с тех самых пор, как Пэта уволили. И оказалась права… Поэтому она…
Я не ответил.
— Я должна была догадаться, — яростно и глухо сказала Фиона, туже натягивая шарф. — Дженни все хорошо скрывала, но если бы я была повнимательнее, если бы чаще к ним заезжала…
Она ничего не могла сделать, но я ей этого не сказал — мне было нужно, чтобы она терзалась чувством вины.
— Вы уже говорили об этом с Дженни? — спросил я.
— Нет. О Боже, нет. Она послала бы меня ко всем чертям или… — Фиона вздрогнула. — По-вашему, я хочу, чтобы она мне об этом рассказывала?
— А с другими вы об этом говорили?
— Нет. Да и с кем? О таком с соседями не поговоришь. А мама про это узнать не должна. Никогда.
— У вас есть доказательства? Может, Дженни что-то сказала? Может, вы что-то видели? Или это просто инстинкт?
— Нет никаких доказательств. Если я ошиблась… О Боже, как я буду этому рада.
— Я не думаю, что вы ошибаетесь, но проблема вот в чем: у меня тоже нет доказательств. Предъявить в суде рассказ Дженни я не могу, а улик, которые у нас есть, недостаточно даже для того, чтобы арестовать ее. Если я не добуду что-то еще, ее свободе ничто не угрожает.
— И хорошо. — Фиона что-то прочитала на моем лице — или ей так показалось. Она устало пожала плечами. — А чего вы ждали? Да, я знаю, что она, наверное, должна отправиться в тюрьму, но мне плевать. Она моя сестра, я ее люблю. И если ее арестуют, об этом узнает мама. Да, нехорошо надеяться на то, что кто-то избежит наказания, но я на это надеюсь. Такие дела.
— А Конор? Вы же говорили, что он по-прежнему вам небезразличен? Вы позволите, чтобы он провел остаток жизни в тюрьме? Правда, долго он не просидит. Знаете, как другие преступники относятся к тем, кто убивает детей? Хотите, расскажу, что они с ними делают?
Ее глаза расширились:
— Секундочку. Вы же не посадите Конора! Вы ведь знаете, что он этого не делал!
— Его посажу не я, мисс Рафферти, а система. Я не могу просто закрыть глаза на это дело. У нас более чем достаточно улик, чтобы предъявить ему обвинения, а осудят его или нет, зависит от адвокатов, судьи и присяжных. Я просто работаю с тем, что есть. Если у меня нет ничего на Дженни, остается только Конор.
Фиона покачала головой:
— Вы этого не сделаете.
Снова эта уверенность в ее голосе, словно кованая бронза. Она показалась мне неожиданным подарком, крошечным огоньком в холодном здании: эта женщина, с которой я даже не должен был разговаривать, которая мне даже не нравилась, была во мне уверена. Ей я солгать не мог.