Рассветный шквал

Русанов Владислав Адольфович

– Правильно, Молчун, – подтвердил мои размышления Этлен.

Может быть, у сидов с годами развивается способность читать мысли?

– Нет, Молчун, я не владею никакой волшбой. – Телохранитель не переставал улыбаться – так блаженно улыбаются крестьяне, покончившие наконец-то со сбором изобильного урожая. – Просто я стар. Я очень стар... Настолько, что не могу себя заставить назвать число прожитых мною лет. И всю жизнь я смотрел, наблюдал и запоминал. Я отвечу на твой вопрос. Это не моя война. Я – щит.

– Ясно...

– Ничего

тебе не ясно. Ты дорожишь жизнью этого детеныша? – Этлен глазами указал на Гелку.

– Да.

– Я это заметил еще на прииске. Но она не твоей крови?

Возразить нечего. Старик видел нас всех насквозь.

– Байра Лох Белаха я держал на коленях еще до Войны Утраты. Его отца я звал другом и обещал ему быть опорой для сына. В середине месяца Фиил’эх я должен был идти в поход с ним вместе. Бить обозы армий Экхарда. Байр упросил ярла, которого, к слову сказать, я тоже знавал малышом, оставить меня в Рассветных Башнях. Для усиления обороны, как он сказал. На самом деле, он переживал за ее жизнь. Как бы сложилась его судьба, будь мои клинки рядом?

Странно было слушать исповедь перворожденного, сидя на берегу крохотной запруды в разогретых летних холмах. Происходящее начало казаться мне сном или, на худой конец, ожившей легендой.

– Рассветные Башни сгорели, – продолжал Этлен. – Ярл пал, защищая их. С мечом в руках. Его голову унесли с собой воины Витгольда. А феанни я вытащил. Я исполнил просьбу сына моего друга. А вот он умер... С тех пор я храню ее. Во всех битвах, стычках и походах. У меня нет другой цели в жизни. Ее радости стали моими радостями. Ее беды – моими бедами...

Значит, не померещилась мне отеческая грусть во взоре телохранителя, когда его стальные глаза обращались к госпоже.

– Я понимаю.

– Хочется верить. Знаешь, Молчун, при жизни Байра они так и не открылись друг другу. Только сейчас. И если бы не ты, Байр сгнил бы в земле. – Этлена передернуло. – Или сгорел... Ты можешь просить у меня все, что захочешь.

– Все, что захочу?

– Все, что будет в моих силах, – поправился перворожденный. – Что не принесет вреда моим соплеменникам... И феанни.

Вот уж не думал. В который раз вспоминается пословица: «Не быть бы счастью, да несчастье помогло».

– Можно мне уйти с прииска с вами?

Этлен чуть-чуть приподнял бровь:

– Зачем?

– Тошно... Да и не дадут мне жить теперь. Мне бы до левого берега Аен Махи только, а там... Сам себе лад дам.

– Лишних коней нет.

Кажется, вопрос о моем уходе – дело решенное, осталось обсудить мелочи.

– А мне и не надо. Все равно не умею. И прокормлю сам себя – я запас кое-какой сделал.

– Мы будем двигаться быстро.

– Я выдержу.

– А детеныш?

– Прости, Этлен, мы называем детенышей женского пола девочками.

– Хорошо. Девочка выдержит? – Похоже, сид подошел к задаче серьезнее, нежели я.

– Она

крепче, чем кажется.

– Хорошо. Завтра после рассвета будьте готовы.

– Феанни не будет против?

Телохранитель внимательно посмотрел на Мак Кехту – склоненная голова, опущенные плечи. Совсем недавно она была отточенной сталью на конце оскепища. Решительной, уверенной в себе, неотвратимой, как сама смерть. Вот это я сказал! Хорошо, вслух бессмертному не ляпнул... Неотвратимой, как человеческая смерть. Теперь казалась сломленной. Сухой листок, упавший на поверхность реки и увлекаемый быстрыми струями в неизвестность.

– Не будет.

Вот и решилось. Прощай, Красная Лошадь. Восемь лет жизни. Обустроенный дом, который я привык считать своим домом. Исхоженные вдоль и поперек холмы. Эх, не попал я сегодня к Холодному распадку! Видно, уже не судьба. Ладно, можно прожить и без тютюнника. Я и так второй месяц не курил – так, трубочку посасывал для собственного успокоения. А вот обувку проверить следует. И свою, и Гелкину. Дорога дальняя будет.

Глава VI

Трегетрен, Восточная марка, дубрава, жнивец, день пятнадцатый, за полночь.

Серебряные блики призрачным одеянием разукрасили причудливо вырезанные листья дубов-исполинов. Превратили шелковистую мураву у перекрученных тугими узлами корней в седую шкуру матерого волка-одинца.

Лес жил своей жизнью. Шуршали в прошлогодней палой листве в поисках желудей шустрые мыши. Стрекотали ночные птахи. С ближайшей поляны донеслась заливистая трель самца бурокрылки. Ему ответил другой. Громко, напористо, с вызовом. Первый певец вызов принял. Две мелодии сплелись и, борясь друг с другом, как рогатые гадюки в брачном танце, понеслись под лесной сенью.

Две черные тени нетопырей, трепеща кожистыми перепонками передних лап, промелькнули меж ветвей. С размаху врезались в стайку ночных мотыльков, мельтешащих у сочащейся сладким соком трещины в древесной коре. Развернулись, повторили свой маневр, набивая полные пасти трепещущей добычей, и вдруг исчезли, почти незаметно для стороннего глаза. Словно растворились в густом сумраке среди стволов, там, куда не проникали тонкие пальцы Ночного Ока. А вдоль нехоженой тропы величаво проплыла ширококрылая тень спугнувшего их филина.

Бессон внимательно прислушался к ночным звукам.

Показалось или взаправду?

Бросил быстрый взгляд на умостившегося на такой точно ветке, только по другую сторону тропы, Охвата. Тот едва заметно кивнул. Значит, не показалось.

Действительно, едва слышный сперва топот лошадиных копыт приближался. Усиливался. Становился яснее и отчетливее.

Вот смолкли потревоженные бурокрылки.

Бессон медленно поднял правую руку. Не услышал, а скорее ощутил, как натягиваются луки затаившихся в засаде сотоварищей.