Расти, березка!
Шрифт:
— Ну не совсем так… — Илькив смутился. — Да все равно меня сразу на шахту не взяли — по возрасту. Направили в горнопромышленную школу. А замполитом там знаете кто был? Радик Юркин! Помните, в «Молодой гвардии»? Потом Юркина перевели в ДОСААФ начальником автомотоклуба. А я в ДОСААФе в планерной школе занимался…
Сидят офицер и солдат, негромко разговаривают, а сами думают: как там дела с Никитиным? Должен бы человек выжить!
Гаснут звезды. На бледном небе ярче выделяются верхушки деревьев. Покачиваются от ветра. Над ними облачко, подпаленное
Степан Илькив на всю жизнь запомнил свей первый полет на планере. И тут его напутствовал краснодонец Радик Юркин, провожая питомца в полет, крикнул:
— Смелей! Не жмурься!
Когда самолет, буксирующий планер, отделился, Степана охватило беспокойство: а вдруг планер перестанет повиноваться ему?.. Но тут же обнаружил, что аппарат послушен его рукам. Успех окрылил, он стал еще упорнее заниматься и на районных соревнованиях завоевал первое место, получил высокий спортивный разряд.
— Так вот и получалось: над землей и под землей — на планере и в забое…
Неожиданно яркие лучи солнца осветили поляну.
Капитан поднялся, вытер о мокрую траву сапоги.
Встал и солдат. Высокий, немного сутуловатый, с припухлыми веками, он кажется утомленным. Поеживается от утреннего холодка, широкой узловатой ладонью проводит по лицу, подбородку, разделенному надвое складкой. Если бы не ссадины на руках и лицах, не куртки, прихваченные огнем, — и не подумаешь, что люди только что совершили подвиг. Они не раздумывая бросились в горящую машину на помощь пилоту, зная, что каждую секунду могут взорваться баки…
В подразделении уже знали о случившемся, и Скороходова с Илькивом встретили, как героев. Но всех беспокоило состояние старшего техника-лейтенанта. Весь день ждали вестей из госпиталя. Врачи боролись за жизнь пилота.
А Степан Илькив долго не мог заснуть: только сомкнет веки — видит пылающий вертолет или белое, бескровное лицо старшего техника-лейтенанта. Потом снова про шахту вспомнил. Было ли легче тогда — в забое, когда с ним случилось несчастье? В забое дело пошло на лад: попал в бригаду коммунистического труда, поступил в школу рабочей молодежи, продолжал заниматься в планерной школе. И так все его захватило — книги, небо, забой, — где только время брал? И вдруг однажды поднялся из шахты, дошел до пригорка, глянул вдаль и… ничего не увидел! В общежитие пришел ощупью, никому ничего не сказал, не пожаловался. Надеялся — отдохнет и вернется зрение.
Но утро не принесло облегчения. А он снова, назло себе, пошел на шахту и отработал в забое смену — с колоссальным напряжением воли, ощупью, да так, что сразу и не заметил никто из товарищей.
Однако кого-кого, а бригадира не проведешь! Взял он Степана за руку, повел к клети. Спросил:
— Давно?
Степан не ответил: спазма сдавила горло.
— Не волнуйтесь. Будем лечить. Но придется полежать, — сказали ему в больнице. — Расширение зрачков. Болезнь опасная. А забой придется оставить.
—
— Ну так что же. Путевка при вас останется, — приветливо улыбнулась врач.
В палате было еще несколько «глазников». Одни лежали после операции, других готовили к ней. Сосед по койке сказал:
— Галина Ивановна — ученица Филатова. У нее руки золотые.
Степан молчал. И думал, думал. Как же так получилось?! Работал, учился, летал — и сразу всему конец. Прощай, забой, прощай, армия, прощайте, полеты? Как же так?
После смены прибежали ребята из бригады. Шумной ватагой прорвали заслон медсестры, ворвались в палату.
На другой день — новая группа… Не давали хандрить Степану.
А по утрам Галина Ивановна снимала с его глаз белые повязки. Внимательно рассматривала глаза. Расспрашивала, где мать, отец, не пишет ли девушка. Нет, девушкой не обзавелся еще.
— Ну эту ошибку можно поправить, — шутила Галина Ивановна. — Главное — победить недуг.
И Галина Ивановна победила его недуг.
С тех пор прошло много времени. Но Степан никогда не забывал о женщине, которая вернула ему зрение. И сейчас, беспокоясь о состоянии пилота Никитина, он вспомнил Галину Ивановну. Не такие ли, как она, люди бьются в эти минуты за жизнь офицера?! Они спасут Никитина!
В воскресенье Илькив поехал в госпиталь. Когда вышел из вагона, заметил женщину: она расспрашивала, как пройти в госпиталь.
— Будем попутчиками, — сказал Степан. — Вдвоем не собьемся с курса.
И в палату к Никитину они вошли вместе.
На койке лежал, весь забинтованный, старший техник-лейтенант Никитин, и Степан Илькив не сразу узнал его. Зато женщина бросилась к офицеру. Она заплакала и принялась поправлять одеяло, подушки и все, что было на тумбочке.
— Подожди, подожди, не плачь, — негромко утешал ее Никитин. — Ты вот лучше дай подойти солдату. Дай мне хоть поздороваться с ним. Здравствуйте, Степан Илькив!
Женщина обернулась. Торопливо вытерла платочком глаза, протянула Илькиву руку:
— Вы уж извините меня… Но я столько переволновалась за мужа… Я не знаю, какие слова говорят в таких случаях! Разве есть в мире слова, которыми можно выразить благодарность?! Ой, опять извините… И это я не то говорю…
Она смущенно умолкла. И Степан Илькив смутился и от ее растерянности, и от ее слов, от ее взгляда, полного искренней благодарности. Он меньше всего ожидал, что его будут за что-то благодарить. Он и с капитаном Скороходовым об этом не говорил. Ведь и тогда, за минуту до взрыва, оба они, офицер и солдат, без слов, повинуясь лишь зову сердца, бросились в пылающий вертолет.
Степан Илькив смущенно приблизился к старшему технику-лейтенанту Никитину. Из-под бинтов на него добрым взглядом смотрел офицер. Он не сказал ни слова, но по этому взгляду солдат понял, что, случись такая беда с ним или со Скороходовым, Никитин точно так же, как они, бросился бы на выручку, ничуть не задумываясь о том, что это грозит его жизни.