Растление великой империи
Шрифт:
Стабильность, судя по всему, становится идеей фикс нынешнего российского режима. Жаль только, что его вожди и апологеты не думали о ней, когда разваливали страну, разрушали ее экономику, культуру, вооруженные силы, когда попирали Закон и Конституцию, когда стреляли в собственный народ и алчно обогащались за его счет. Теперь же, в предчувствии близкой расплаты за содеянное они вдруг воспылали любовью к законности и порядку. Не поздновато ли хватились, парубки!
О какой стабилизации в стране вы толкуете на всех внутренних и внешних перекрестках, глухари? В чем вы ее вдруг разглядели? Может быть, остановилось падение производства? Пошла на убыль преступность? Утихомирилась коррупция? Прекратился развал промышленности, сельского хозяйства, армии, науки, культуры, образования? Или, на худой
Полноте, родимые, нынче на такую пропагандистскую дешевку даже командировочные не клюют! Оставьте эти свои хмельные байки для Лени Голубкова и его поклонников.
Еще бы, к примеру, тому же Ивану Рыбкину не беспокоиться о стабилизации (не страны, нет, на страну ему, будьте уверены, в высшей степени наплевать!), прежде всего собственного положения. Когда еще ему — провинциальному партийному функционеру средней руки пофартит дуриком взлететь в такие головокружительные высоты и вволю попастись на таких обильных хлебах? Во имя этой заманчивой цели он уже, по его собственному признанию, готов водворить непослушную оппозицию обратно в Лефортовскую тюрьму. Убежден, что он готов и на гораздо большее. Хотя я советовал бы председателю нашей Думы перед этим напрячь свое небогатое воображение и представить себе, что он сам в недалеком будущем может оказаться ее стационарным обитателем.
Или как же не беспокоиться о стабильности нашему главе правительства? Взял и приватизировал под себя целую отрасль промышленности. Причем, самую доходную и перспективную — энергетическую. Такого увесистого кусочка не только ему самому, но и его потомкам до седьмого колена хватит, если не больше. Боюсь только, что рано или поздно кончится все это для Виктора Степановича не райскими кущами, а большим судебным процессом и небом в крупную клеточку.
Тем более до зарезу нуждается в стабилизации председатель Федерального Собрания. Этому без нее действительно хоть в петлю. Где же ему еще, в каких благодатных широтах позволят за казенный счет летать на мировые первенства по футболу в сопровождении своры телохранителей (спрашивается, кому нужен этот прохиндей, тем более в США?) и кто же еще, кроме Ельцина, пустит дальше передней человека его уровня и культуры? Без нее — этой стабилизации о нем на следующий день после его крушения забудут даже собственные родственники.
Да и какой, собственно, стабилизации? Стабилизации их привилегий, доходов; сладкой жизни и нашей экономической, государственной и духовной гибели?
За такую стабильности, не сомневайтесь, они будут стоять до конца, ибо позади у них земли нет, за спиной у них дорога дальняя, казенный дом. Недаром ведь сегодня укрепляют силовые министерства, окружают Москву элитными дивизиями, лакейски, в расчете на будущую поддержку, заискивают перед Западом.
Но смею их уверить, когда дойдет до социального взрыва, эти тщетные предосторожности не спасут, пусть вспомнят, если не февраль и октябрь семнадцатого года, то хотя бы август девяносто первого.
Единственная возможность (кроме чисто революционной) предотвратить неизбежную катастрофу мне видится в достижении подлинного национального согласия, основанного на искреннем компромиссе между противоборствующими сторонами, на всеобщем покаянии и самоочищении, когда за одним столом соберется не приятельский междусобойчик вроде Конституционного совещания или Договора об общественном согласии, а вчерашние враги из тех, что действительно озабочены судьбой своей страны.
И в заключение еще одно — последнее, связанное с началом моих заметок. Не пора ли наконец нашим интеллектуальным сиренам, тираноборцам, властителям дум оставить свой патерналистский тон по отношению к народу, не понимающему, по их мнению, своего счастья? Народ наш, при всех его пороках и недостатках, не лучше и не хуже их самих, ни с того, ни с сего вообразивших себя его солью и его учителями. Освобождение от рабства им (и я в этом смысле не составляю исключения) в первую очередь надо начинать с самих себя. Прав Юлий Крелин, освобожденный раб опасен, но подобный же раб, претендующий на роль ментора демократии,
1994
Сдача и гибель русской интеллигенции
Только что закончил чтение «Дневника» Корнея Чуковского. Записи охватывают период с 1901 по 1969 год. Потрясающий человеческий и литературный документ. В высшей степени поучительное свидетельство как для современников, так и потомков. Книга предельно честная и абсолютно беспощадная прежде всего по отношению к самому себе.
Наверное, легче всего было бы составителям приспособить эту публикацию, так сказать, к веяниям времени. Представить автора задним числом эдаким бескомпромиссным и последовательным борцом с тоталитарной диктатурой, безупречным альтруистом или жертвой бесчеловечного режима. К их чести, они избежали этого комфортного соблазна. Книга лишена даже малейших претензий на хрестоматийный глянец. Редакторские отточия в ней едва ли носят какой-либо конъюнктурный характер. В противном случае в тексте едва ли остались бы нетронутыми такие, к примеру, свидетельства:
«… Вечером был у Тынянова, говорил ему свои мысли о колхозах. Он говорит: я думаю то же. Я историк. И восхищаюсь Ст(алин)ым как историк. В историческом аспекте Сталин как автор колхозов, величайший из гениев, перестроивших мир. Если бы он кроме колхозов ничего не сделал, он и тогда бы достоин называться гениальнейшим человеком эпохи. Но пожалуйста, не говорите об этом никому. — Почему? — Да, знаете, столько прохвостов хвалят его теперь для самозащиты, что если мы слишком громко начнем восхвалять его, и нас причислят к той же бессовестной группе. Вообще он очень предан сов. власти — но из какого-то чувства уважения к ней не хочет афишировать свою преданность».
Или: «Вчера на съезде сидел в 6-м или 7-м ряду. Оглянулся: Борис Пастернак. Я пошел к нему, взял его в передние ряды (рядом со мной было свободное место). Вдруг появляются Каганович, Ворошилов, Андреев, Жданов и Сталин. Что сделалось с залом! А он стоял, немного утомленный, задумчивый и величавый. Чувствовалась огромная привычка к власти, сила и в то же время что-то женственное, мягкое. Я оглянулся: у всех были влюбленные, нежные, одухотворенные и смеющиеся лица. Видеть его — просто видеть — для всех нас было счастьем. К нему все время обращалась с какими-то разговорами Демченко. И мы все ревновали, завидовали — счастливая! Каждый его жест воспринимали с благоговением. Никогда я даже не считал себя способным на такие чувства. Когда ему аплодировали, он вынул часы (серебряные) и показал аудитории с прелестной улыбкой — все мы так и зашептали: «Часы, часы, он показал часы» — и потом расходясь, уже возле вешалок вновь вспоминали об этих часах. Пастернак шептал мне все время о нем восторженные слова, а я ему, и оба мы в один голос сказали: «Ах, эта Демченко, заслоняет его!» (на минуту)» Домой мы шли вместе с Пастернаком и оба упивались нашей радостью…»
Заметьте, все это говорилось не Сурковым и Павленко со товарищи и не для посторонних ушей, не на людях, не на показ «иудейска страха ради», а наедине, между собой, келейно, в полнейшем самоумилении. Согласитесь, у них, принимая во внимание характер их тогдашних взаимоотношений, не было и не могло быть никаких лукавых соображений, чтобы обманывать друг друга или обоюдно тешить себя иллюзиями во имя элементарного самосохранения. Убежден, они были абсолютно искренни в тех своих трагических заблуждениях.
К сожалению, очарование тотальной властью, политической силой, мощью тирании всегда было свойственно российской (впрочем, не только российской!) интеллигенции. Пагубное это очарование тяготеет над нею на всем протяжении ее истории. Вспомните хотя бы Платона, Сенеку, Моора, Гегеля, Давида, Паунда, Гамсуна, Селина, Сартра и еще многих и многих. Да, разумеется, как правило, интеллигенция сама дорого платила за этот роковой для нее соблазн, но, увы, еще дороже платили за него миллионы и миллионы тех безымянных, кого она при этом соблазнила.