Растяпа. Мечты сбываются

Агарков Анатолий

– Ты совсем плох, – сказал Вагиз и положил мне руку на плечо. – Сейчас поднимемся и тяпнем. Для душевного сугрева.

Я вздохнул облегченно. Сейчас бояться нечего – пока, а там видно будет.

Но оставались еще усталость, голод и горькие мысли о том, что я не знаю, как дальше быть (жить?) в Новом Свете. Будто из-под ног ушла земля, и никаких вразумительных указаний Свыше, только пустопорожняя болтовня Вагиза, жаждущего выпить. Не очень-то убедительный сосед. И вообще, этот тип слишком бесцеремонен и почти наверняка глуп.

Стоило

подумать об этом, как опять подкатила тревога. Считать его устами Высшей Силы? Да, Боже, сохрани!

Голодное бурчание желудка отвлекло.

– Расслабься, – посоветовал Вагиз. А потом хмыкнул и за воркотню. – Господи! Ты вечный новичок и везде нуждаешься в опеке. В Москве ты не был, на Кубе….

– А ты был?

– Но я-то здесь, а ты-то где?

А где я? Вопрос вопросов.

3

Лифт был спаренный – две шахты с чугунного плетения калитками, через которые видны движения тросов и противовесов; циферблаты со стрелками указывали номер этажа, где находятся кабины. Обслуживали подъемники два флегматичных лифтера в ливреях – один чернокожий, другой белый.

– Седьмой, – сказал Вагиз и обозначил номер этажа пальцами обеих рук.

– Сьете? – переспросил лифтер, разглядывая его персты.

В кабине, прикрыв за нами калитки, принялся накручивать огромное чугунное колесо – и мы двинулись вверх с тошнотворной медлительностью. Блок самоподъемника? Да нет, конечно – рычаг тормоза. Наследие американской экономической оккупации.

Двухместный номер располагался в середине тускло освещенного коридора, который мыли две горничные, окуная лентяйки в ведро с водой. И прежде, чем мы успели прошмыгнуть, они умудрились его опрокинуть.

– Блянка! Блянка! …. – и дальше тарабарщина на испанском.

Думаете, ругались? Блянкой звали одну из девушек. А вместе они, уперев руки в бока, хохотали, будто в луже грязной воды увидели нас с Вагизом – поскользнувшихся и растянувшихся.

Интерьер нашего номера в гаванской гостинице «Националь» был прост – в центре комнаты две массивных деревянных кровати; торшер высокий между ними; одну стену занимали раздвижные шкафы с антресолями; в углу два плетеных кресла возле изящного столика о трех ножках, на нем графин с водой и два стакана; в ванной совмещенной с туалетом ванной комнаты можно было плавать.

Кондиционера не было, но я слишком утомился, чтобы всерьез размышлять над такими проблемами. Главное – была прохладная вода. Первым делом разделся и обтерся мокрым полотенцем. Вагиз же, обшарив все углы, так оценил апартамент:

– Так что сам видишь, парень, дела у нас тут не ахти.

– Ты о чем?

– Говорю, номер незавидный достался – стыдно баб сюда водить. Черт возьми! Я не какая-нибудь ветошь, которую можно сунуть в любую щель. У меня есть права, и я… и я..

Я открыл, было, рот, но спохватился –

сказать-то нечего.

Освободил окно от тяжелых штор и увидел море, стеной поднимающееся до горизонта. Оно переливалось и пульсировало – сотни оттенков различных цветов добавлялись к голубому и делали его красочным. Зрелище пьянило. Бодрость прямо таки хлынула в сознание. Самой ирреальностью своей море подчеркивало реальность всего происходящего вокруг. Впрочем, реальность эта была совсем иного свойства, нежели та, к которой привык дома – живее, зримее, экзотичнее.

Никогда не видел столь ярко-голубого неба. Паяльной лампой солнце жарило.

Я на Кубе! На острове несметных сокровищ, о которых со времен открытия Нового Света ходило немало легенд. Однако, судя по всему, нынешняя экономика страны Фиделя Кастро основывалась на общественных работах и распределении благ по списку – нечто вроде примитивного коммунизма.

– Неплохо бы выучить испанский язык, – сказал я Вагизу.

– За три недели-то? А голова не распухнет?

– По рюмашке за приезд? – предложил Вагиз.

Вытащил из чемодана бутылку водки и поставил на столик.

– Да, пожалуй, – согласился я.

Мы сели в кресла. Вагиз разлил по стаканам – выпили.

– Парень, а тебе какая понравилась? Ну, та, которая посветлей или Блянка? Может, пригласим?

Я понял, что он о горничных, и почувствовал легкое отвращение.

– Ты все о сиюминутном. Когда о вечном думать будешь? – не за горами «кряк».

Как ни странно, отвращение к темнокожим горничным вдруг уступило место симпатии к Вагизу – простому и понятному русскому татарину. Речь его была нетороплива и приятна. Чем печальней звучал его голос, тем привлекательней казался смысл слов. Потребовалось совсем незначительное усилие, чтобы простить ему его занудность.

Говоря о сестре, сердечно принявшей его в Москве, Вагиз поднял на меня глаза – в них блестели слезы.

– А у тебя есть сестра?

Я смутился – конечно, есть, но ее гостеприимство воспринимаю, как нечто само собой разумеющееся.

Наступила томительная пауза. Я недоумевал, почему водка так всколыхнула ностальгию? А тут еще нос промок, сводя на нет гордость, которую испытывал, замечая, как быстро хмелеет мой сосед.

Он порывался отправиться на розыски Назарова, у которого наши песо, выменянные на рубли. Но я отрицательно покачал головой и указал на телефон:

– Приказано ждать звонка.

Когда же он зазвонил, я тряхнул головой и с удивлением понял, что заснул сидя.

Вагиз уже положил трубку телефона:

– Нас ждут в номере 516.

Выдавая под роспись положенные сто песо, Назаров уловил запах спиртного и напомнил, что советские туристы за границей должны вести себя достойно.

Мы вздохнули виновато.

– Кстати, начальник, – Вагиз пошел в атаку, – я нормально поел в последний раз полтора дня назад. Что-нибудь предвидится в этом плане?