Ратоборцы
Шрифт:
— Фигня, — отмахнулся Славян. — Главное, что ты плуг сделать сумеешь. А пахать я тебя за пять минут научу, ничего сложного тут нет.
— Так ты и пахать умеешь?
— Пахать я умею в первую очередь. А вот «и» — всё остальное.
— Можно было догадаться, — ответил Крафт. — Но что, если мечи не расплавятся? Они ведь очень основательно заколдованы.
Славян немного подумал.
— А ты брось в топку ножны. Тогда точно расплавятся.
— Ну и чего ты сидишь? — спросил Крафт. — Пошли в кузню.
— Что я там делать буду? Я ведь ничего кузнечного не
— Мехи раздувать. Кузница у нас старинная, для туристов.
— Как прикажете, мастер, — поднялся Славян. — Мехи так мехи.
Пахать Генрих отказался наотрез. Сказал: «Ты мечи добыл, ты придумал как их уничтожить без возврата — тебе и пахоту начинать». Тоже самое твердили и Тин с Феони. Упрямился Славян недолго, провести первую борозду — огромная честь, но просто неловко — чужая страна, чужое поле.
Запоздалый праздник получился весёлым и шумным, напуганные чуть было не пришедшей к ним войной люди уцепились за первый же повод для веселья, за доказательство того, что опять всё в порядке, что все кошмары закончились.
Прибыли на праздник и эмиссары обоих орденов. С перекошенными, как от тухлого лимона, рожами, с приклеенными улыбками бормотали поздравления и комплименты, заверяли в вечной дружбе и симпатии своих орденов Крафта, Феофанию и Риллавена. От Славяна старались держаться подальше — Бродников, он же Алекс Шарифи и Иван Чижик, пугал их до дрожи.
Славян немного позлорадствовал, подразнил эмиссаров — очень забавно они выписывали кренделя по бальным залам, уклоняясь от разговора. Пофлиртовал с двумя фотомоделями. Потанцевал с Дианой. Девочка нарядилась, сделала изящную причёску и действительно стала очень хорошенькой.
— Мама полностью оттестировала «Альфу», — по секрету сказала она своему другу. — И говорит, что это очень серьёзно, — девочку переполняла законная гордость. — Теперь её будут доделывать на госконцерне Лихтенштейна. А я буду главным конструктором! Все инженеры сами сказали, что главным конструктором должна быть я, потому что «Альфа» почти готова, осталось только мелочи доделать.
— Ты умница, — ответил Славян. — И очень красивая.
Девочка счастливо улыбнулась и стала ещё милее.
Славян смотрел на Тина. Брата что-то мучило, он четвёртый день ходил как в воду опущенный, а сегодня даже праздника не замечал, — это хелефайя-то! Тин почувствовал его взгляд, коротко, не поднимая ресниц, глянул в ответ. Уши дёрнулись, обвисли. Тьиарин опять глянул на брата и вышел в парк.
— Иди и поговори с ним. Сейчас же, — велела Диана. — Не видишь, что ли, он сам подойти к тебе боится.
— С чего брату меня бояться? — не поверил Славян.
— Вот иди и спроси, — подтолкнула его Диана.
Славян подчинился.
Для хелефайи деревья и друзья, и наставники, и судьи. Им солгать невозможно. Риллавен прислонился спиной к толстому, надёжному стволу дуба. На душе было пусто и зябко. И гадко. А ещё — стыдно. Риллавен спрятал лицо в ладонях, закрыл от деревьев. Нечего им на морду предателя смотреть. Как он мог сказать такую мерзость
Риллавен убрал ладони, прямо посмотрел на деревья. Теперь прятаться поздно, что сделано, то сделано. Славян никогда его не простит, и будет прав. Такое прощать нельзя. Себя Риллавен прощать не собирался.
Подошёл Славян. Посмотреть на него Риллавен не решился, опустил взгляд себе под ноги, на палую листву, на отблески праздничных фонариков. Сердце колотилось так, что не только чувства Славяна, собственных мыслей Риллавен не слышал. Но и слушать нечего, какие чувства может вызывать предатель, понятно и так.
— Тин, — тронул его Славян за плечо, — пойдём поговорим.
— Да, — кивнул Риллавен. Славян привёл его на закрытую террасу, понимал, что разговор среди деревьев для Риллавена будет слишком тяжёлым. Взгляд у Славяна мягкий, сочувственный. Риллавену перехватило горло. Не имеет он больше права ни на сочувствие, ни на понимание.
Риллавен дёрнул ушами и решительно сказал:
— Славян, если ты хочешь разорвать узы крови, ты прав. Я заслужил.
Глаза у побратима стали совершенно круглыми и испуганными.
— А… — только и сказал он. Поднапрягся, и громадным усилием выдавил более осмысленную фразу: — Что за ерунда? Ты что городишь, Тин?
— Это не ерунда, — говорил Риллавен решительно и твёрдо. — Я предал нашу клятву.
Славян заставил себя выслушать бредовое объяснение спокойно, без возгласов и перебивания.
— Что-то я не пойму, — ответил он, — кому из нас двадцать три года, а кому — три тысячи с лишним. Это мне дурить положено, а не тебе. Не было никакого предательства. И быть не могло. Ты ведь мой брат. А сомнения бывают у всех. О каждом сомнении помнить, так и жить некогда будет. И не смей реветь! Беда с вами, хелефайями — взрослые люди, здоровые мужики, а как чуть, так в слёзы. Как трёхлетки. Всё, престань. — Славян вытер брату слёзы. Действительно, как ребёнок. И в то же время Тьиарин — мудрый и прозорливый правитель, решительный и волевой. Нет, человеку никогда не понять, что у волшебных рас в голове происходит. Проще всё воспринимать как оно есть, и выводы делать даже не пытаться. Всё равно промахнёшься.
Риллавен задержал его руку, поцеловал ладонь у пальцев, прижался к ней щекой.
— Ты как хлеб, Славян. Пока рядом — не замечаешь, вроде так и должно быть. Но стоит тебе уйти… Сразу пусто становится. Ты ведь больше не уйдёшь, правда?
— Я твой брат, — сказал он. — И живой или мёртвый, я всегда буду с тобой, с Ниром, с Латриэлем. Всегда, Тин. И вы всегда будете со мной. А сейчас хватит серьёзных разговоров, сегодня праздник. Пойдём.
Тьиарин улыбнулся.
— Вон там в дротики играют. Спорим, я больше очков выбью?