Равная солнцу

Амирезвани Анита

Кровь стучала в моих висках, но я не отрывал от нее взгляда.

— Ты из тех, кто легко ныряет в океан слов, — сердито возразила она. — Что ты предлагаешь?

— Как ваш визирь, я сделаю все, что могу, дабы утишить бурю, — сказал я, — но это невозможно, если вы и дальше будете дразнить шаха.

Она снова уселась, разгладила платье вокруг себя.

— Я желаю, чтоб ты был осведомленнее в моих планах, — нехотя согласилась она, — и все же я не обещаю каждый раз следовать твоему совету.

По ее нахмуренным бровям

я видел, что больше она ни на какие уступки не пойдет.

— Согласен.

— Ну а теперь ты согласен стать исполняющим обязанности моего визиря?

— Принимаю эту величайшую в моей жизни честь, — ответил я. Сердце мое взлетало, как у воина, готового умереть за предводителя. — Я клянусь вечно окружать изумруд вашего доверия золотом моей верности.

— Это лучше любого брака, о каком доводилось слышать! — сказала она, и в голосе ее звучала дразнящая нотка. — Но я полагаю, что это такая фигура речи.

— Конечно же.

— В таком случае я согласна.

Глаза Пери, чуть повлажневшие, отыскали мои. Я чувствовал себя так, словно заключал договор, связывающий нас навеки.

Пери позвала Азар-хатун и приказала ей что-то принести. Та вернулась со свертком, обернутым шелком, и вручила его мне. Внутри был кинжал в черных кожаных ножнах. Грозную сталь клинка покрывали защитные слова Корана, насеченные в золоте рукой мастера.

— Да сохранит он тебя от беды, — сказала Пери, и голос ее был нежен, как никогда прежде.

Там же я и пристегнул оружие к своему поясу:

— Я буду носить его всегда.

На следующий день мы узнали, что Исмаил без особого шума женился на двух женщинах. Одна из них — остаджлу, что означало прощение всему племени и возвращение многих его мужей в круг приближенных, кроме тех, кто казнен или заключен в тюрьму. Вторая была полной неожиданностью: дочь хана Шамхал-черкеса, Куденет-черкес, выросшая вдалеке от двора.

Пери была в ярости. Она вызвала дядю, и он пришел, когда стемнело, словно вор. Пери велела мне сесть в уголок одной из ее внутренних комнат и скрытно наблюдать за встречей, чтоб я мог запомнить в точности его слова и убедиться, что он говорит правду. Я подозревал, что она собирается его как следует отчитать, но избавит от унижения вытерпеть это при слуге.

Когда Шамхал вошел в малую комнату, он словно занял ее целиком — его мускулистые ручищи и грудь задевали стены.

— Салам, дочь сестры моей! — гулко произнес он, усаживаясь на подушку напротив. — Рад видеть, что ты прекрасна, как луна. Что за срочность?

— Тебе уже лучше, дорогой дядя? — сладко поинтересовалась Пери.

— Лучше?

— Ну ты же болел, помнишь?

Он помедлил.

— Ах да, конечно! Я теперь здоров.

— Приятно слышать. Я так давно тебя не видела из-за твоего недомогания… А теперь узнала, что твоя дочь стала одной из новых жен шаха! Какая честь!

Шамхал пристально взглянул

на нее:

— Ну да.

— Я слышала, шах пригласил тебя приходить к нему каждый день.

— Кто тебе сказал?

Пери улыбнулась, довольная точностью сведений:

— Короче, шах решил, что тебя лучше обласкать, а меня тем временем наказать. Но почему? Разве мы не одной крови?

— Одной.

— Что же тогда?

— Думаю, это судьба.

— Дядя, — жестко сказала Пери, — шах не женится на дочери человека и не привязывает его к линии царской крови навечно, если только человек не оказал ему большую услугу или не пообещал ее оказать.

Наступило долгое молчание. Шамхал выглядел багровым и взмокшим рядом со своей ледяной племянницей. В маленькой комнатке ей легко было пересчитать все капли пота, выступившие на его лбу у края тюрбана.

— Кто-то навредил мне в глазах шаха. Видя твой недавний успех, я не могу не поинтересоваться, ценой ли ему все мои трудности?

Шамхал расхохотался:

— Конечно нет! Тебе удается самой создавать себе трудности.

— Какие же?

— А ты не поняла, что нынешний шах не позволяет заносчивого поведения? С мятежом ты, может, и права, но повела себя как дура.

Пери была уязвлена, а я втайне порадовался. Дяде можно было говорить с нею так, как мне было нельзя.

— И как ты рассчитываешь теперь его завоевать?

— Не знаю, — горестно ответила она. — Вот сейчас ответь мне на мой вопрос: что ты сделал для Исмаила?

— Решил с Хайдаром, помнишь?

— Другие тоже помогали одолеть его, но теперь умалились.

— Я делаю то, что он просит.

Пери наклонилась к нему всем своим стройным телом:

— Ты говорил обо мне с ним?

— Нет.

— Почему нет?

— Слишком опасно.

— Все это время ты думаешь только о своем собственном успехе!

— Разумеется, нет, — ответил Шамхал, устраивая ноги поудобнее под полами халата. — Не забывай, что я представляю тысячи черкесов. Если ко мне благосклонны при дворе, всему нашему народу лучше. Мы не можем этого упускать.

Пери ответила понимающим взглядом:

— А ты сам станешь очень богат.

— И это тоже. Помни, черкесы стали силой при дворе только тридцать лет назад. Мы пока не получали ни земель, ни золота, которыми шах дарил кызылбашей. Черкесам нужен человек, продвигающий их интересы.

Он был по-своему прав, но презрение в глазах Пери невозможно было скрыть.

— Ты не понимаешь намерения шаха? Он предложил тебе союз, чтоб ослабить мою власть.

— Верно.

— Я-то думала, ты мой соратник.

— Я твой соратник навек, — искренне отвечал Шамхал. — Ты дитя моей любимой сестры, и нет во всем Иране женщины, подобной тебе. Но твое желание править — не единственное, что имеет значение.

Пери отодвинулась, оскорбленная обвинением, что ищет власти лишь для себя.