Равная солнцу

Амирезвани Анита

— Только Бог это знает, — рассеянно отвечала она. — Правда в том, что я не слишком об этом задумываюсь, а вот моей матушке это дает занятие. Теперь давай вернемся к нашим планам, пока еще не слишком поздно.

Тем вечером я получил письмо от моей сестры Джалиле, которой уже было четырнадцать. Я нетерпеливо вскрыл послание, желая узнать новости. Джалиле сейчас жила с троюродной сестрой нашей матери в маленьком городишке на жарком и сыром побережье Южного Ирана. Она писала мне каждые два-три месяца, что позволяло следить за

новостями ее жизни и успехами в учебе. Следить за ее обучением издалека было непросто, но я настоял, чтоб матушкина сестра наняла самую лучшую наставницу, и теперь, невзирая на тетушкины жалобы, посылал деньги наставнице напрямую.

Джалиле писала, что погода у залива становится все жарче и влажнее, все труднее сохранять голову свежей, но стоило ей приступить к изучению стихов Гургани, как все изменилось.

Его речь так прекрасна, что мне хочется прыгать и танцевать. Когда он советует следовать нашим прекраснейшим желаниям, пока наша глина не рассыпалась, мне хочется попроситься к нему в ученики! Но тут моя наставница напоминает, что я должна учиться быть неуклонной, как солнце, и я смиряю мое бунтующее сердце и повинуюсь.

Дорогой брат, радуют ли вас мои письма? Не найдется ли у вас для меня какого-нибудь места? Я почти выросла, как непрестанно напоминает мне моя тетушка, и жажду быть полезной…

Если бы я только мог что-то сделать! Джалиле сейчас писала намного лучше дворцовых женщин. Я жаждал попросить Пери нанять и ее, но она только что взяла на службу меня, и было слишком рано просить о таком серьезном одолжении. Я не хотел разбивать сердце Джалиле — и мое собственное, — пообещав ей то, чего не смог бы исполнить. Память о том, какой я видел ее в последний раз, угнетала меня — малышка сползает с упрямящегося осла, ручки тянутся ко мне, залитое слезами лицо словно тает. Не мог я забыть и прощальных слов матушки: «Верни нашу честь. Не ради меня — ради своей сестры».

Я тут же ответил Джалиле, восхваляя красоту ее почерка, и попросил ее быть терпеливой.

Перед закатом я отправился пройтись по центру Казвина. Голуби возле базара уныло хлопали крыльями, не находя обычной поживы. Огромные деревянные ворота были все еще заперты, и на улицах не было даже попрошаек. Я свернул к ближней харчевне, где обычно собирался базарный люд, заказал кальян и назвался соседям торговцем из Тавриза. Лица их были вытянуты от тревоги, беседа текла вяло, пока я не заказал несколько кувшинов вина, а для самых благочестивых — чай.

— Надеюсь, что с голоду не умрем, — сказал я, стараясь растворить шлюзы их красноречия.

— А что лучше — умереть от голода или быть убитым на улице? — спросил старик с умными глазами.

Смех вспыхивал в комнате, люди шутили насчет лучшего способа умереть.

— Ты прав, брат, — сказал я, словно понимал, о чем он говорит. — Можно тебе налить еще?

Вскоре я узнал, что базар оставался закрытым из-за многочисленных убийств. Слухи были, что таккалу убивали остаджлу в отмщение за все те годы, когда они были в милости

у шаха Тахмасба, а затем и остальные воспользовались случаем свести счеты с людьми, которых они не любили или которым завидовали.

— Должен же кто-то сказать этим ишакам во дворце, чтоб сделали хоть что-нибудь! — проворчал старик.

Следующим утром на совете после краткого наставления от Пери и меня Анвар поднял тревогу из-за неработающего базара. Дворец не дождался своих обычных поставок, кухни простаивали, урожай загнивал в полях, и скоро беда ожидала всю торговлю.

— Сердце страны вот-вот остановится, — заключил он.

Люди слушали внимательно, потому что Анвар, неукоснительно молившийся трижды в день, был известен благочестием и честностью. Покойный шах отличил его, сделав начальником над всеми делами гарема и снабжением деньгами мечетей, колодцев и дворов для паломников.

— Торговцы отказались открыться, потому что простых горожан убивают, — добавила Пери из-за занавеса. Она не могла открыто упрекнуть таккалу, не вызвав раздора в стране.

Поднялся ее дядя:

— Думаю, нам следует послать стражу арестовать злоумышленников и предать их смерти. Это даст урок, который никто не захочет повторить.

— Разве это не крайняя мера? — спросила Пери.

Я помнил, что случилось с Хайдаром, и забеспокоился из-за Шамхаловой кровожадности.

— Нет, если мы сначала честно предупредим жителей, — ответил он.

Халил-хан-афшар, командующий личной гвардией покойного шаха, назначенный охранителем Пери еще в ее младенчестве, решил вмешаться.

— Нам следует выделить отряд стражников для объезда города и оповещения о том, что каждый, уличенный в участии в заговорах или насилии, будет наказан, — сказал он. — Мы разнесем эту весть повсюду.

— Сделай это, — сказала Пери, — и напомни им, что суд над другим человеком есть лишь дело шаха и его Совета справедливых. Мой брат, когда взойдет на трон, станет преследовать убийц.

— Если он взойдет на трон, — вставил Садр-аль-дин-хан-остаджлу издалека. — Ему ведь сперва надо приехать?

— Он в пути, — отрезала Пери.

— Достойная правительница, мы завтра же вышлем отряд, — сказал Халил-хан. — Чего еще ты желаешь от нас?

— Вот чего, — сказала она. — Всем таккалу следует отправляться в лагерь моего брата и как можно скорее изъявить ему свое почтение.

Я чуть не расхохотался: Пери училась быстро! Если таккалу покинут город, остаджлу не будут чувствовать себя в опасности и вероятность мятежа резко уменьшится.

— Остальным следует вернуться к своим обязанностям и докладывать мне каждый день, что они совершили.

— Чашм.

— Не вижу, почему мы должны следовать этим приказам, — запротестовал мирза Шокролло. — Вы не шах.

— Вы сомневаетесь в чистоте моей крови? — резко спросила Пери.

— Дело не в крови, — отвечал он. — Мы склоняемся перед вашей связью с династией Сафави.

— В отсутствие коронованного шаха я буду исполнять мои обязанности по управлению дворцом и всеми, кто в нем есть, включая вас.