Равнодушные
Шрифт:
— Определенно! — произнес отец и усмехнулся.
— Но разве будет определеннее, если я скажу, что была у Ивановых? Или ты всегда определенно говоришь нам, где бываешь?
Козельский несколько сконфуженно отвел глаза и отхлебнул чая.
Тина захотела было идти, но отец раздраженно спросил:
— А твои декаденты сегодня придут?
— Придут… А разве они мешают тебе?
— Не мешают, если не декламируют глупостей.
— Ты ничего не понимаешь в поэзии и потому сердишься…
— Да… Всякой галиматьи я не понимаю.
— А я не считаю галиматьей то,
— Но, Тина…
— И больше они не придут! — не слушая отца, взволнованно проговорила Тина и вышла из комнаты.
«Экая дерзкая девчонка!» — подумал в раздражении отец и понял, что он бессилен перед ней.
Понял и, еще более раздражаясь, мысленно произнес:
«Замуж ей надо… А то дофлиртуется до скандала!»
В двенадцатом часу гости были в сборе.
Не было только Инны и баритона Нэрпи.
Хозяин, игравший в кабинете в винт, в числе партнеров которого был и Никодимцев, очень скромный и даже застенчивый господин лет около сорока, с некрасивым, умным и энергичным лицом, уже несколько раз справлялся: не приехала ли дочь. Он знал, что она обладает способностью очаровывать мужчин, и почему-то хотел, чтобы Никодимцев с ней познакомился.
Цветник дам и девиц в красивых туалетах наполнял большую гостиную. Было жарко. Пахло духами. Юная пианистка только что кончила играть, и несчастные молодые люди, занимавшие дам, снова должны были придумывать более или менее подходящие темы «журфиксных» разговоров. Опера, приезжий итальянский трагик, недавнее самоубийство из-за несчастной любви уже были исчерпаны, а до ужина еще далеко.
Хотя госпожа Ордынцева и уверяла мужа, что они живут как нищие, но здесь далеко не казалась нищей. Напротив! Она была очень красива и эффектна в черном бархатном платье, с брильянтами в ушах и с сверкающими кольцами на крупных белых руках. Она глядела очень моложавой и чувствовала, что нравится мужчинам. От нее почти не отходили два господина: старенький адмирал и совсем юный инженер. И оба говорили ей любезности, и оба таяли.
А Ольга в платье «creme» кокетничала с господином Гобзиным, которого ей представили. Молодая хорошенькая девушка, видимо, понравилась сыну миллионера.
Тина в своей хорошенькой комнате слушала стихи, которые декламировал ей высокий худощавый господин развинченного вида с рыженькой бородкой и маленькими кроличьими глазками. Читал он как-то таинственно-тихо и плавно, и стих был звучный и местами красивый, но добраться до смысла в этих стихах было невозможно. Однако два студента слушали поэта с благоговением. Зато молодой пригожий артиллерист саркастически улыбался, не спуская влюбленных глаз с Тины.
И, когда поэт кончил и Тину позвали петь, артиллерист подошел к ней и шепнул:
— Татьяна Николаевна! Неужели вам и стихи и он нравятся?
— А вам какое дело?
— Мне? Татьяна Николаевна…
— Не приставайте… Надоели!.. Вот возьму да и выйду замуж за этого боровка!.. — указала она на Гобзина.
— Потому что миллионер?
— Именно…
Артиллерист
И он хотел было уйти и никогда больше не являться к Тине. Уж он был в прихожей, но вдруг вернулся в гостиную, сел в уголке и притих, словно обиженный ребенок.
Исполняя обязанности хозяйки дома, Антонина Сергеевна присаживалась то к одной, то к другой гостье, и, если она была недурна, в ней шевелилось ревнивое чувство: «Не она ли?»
Она также незаметно следила, когда муж, оказываясь свободным пятым партнером, входил в гостиную и подходил к дамам, чтоб сказать несколько любезных слов. Но решительно никому он не выказывал особенного предпочтения.
И это заставляло бедную женщину втайне страдать.
Пока Тина собиралась петь цыганские песни и разбирала ноты, в гостиную, вся в белом, вошла Инна, улыбаясь милой детской улыбкой и глазами, большими зелеными глазами, в которых, казалось, светилась чистота самой мадонны.
И тотчас же разговоры смолкли, и все взоры обратились на нее.
Действительно, в этой женщине было что-то необыкновенно красивое и обворожительное.
Глава четвертая
Эту стройную, изящную, молодую женщину лет двадцати пяти-шести на вид с пепельными волосами, причесанными в древнегреческом стиле, с сверкающими зубами, слегка возбужденную и от сознания своей привлекательности и от того, что на нее обращено общее внимание, нельзя было назвать красавицей. Черты ее лица не отличались правильностью, но в нем было что-то чарующее, невольно притягивающее. И этим магнитом были, конечно, глаза, большие, серые, ласково улыбающиеся глаза, осененные длинными ресницами.
Инна Николаевна поздоровалась с матерью с нежностью ласкового ребенка. Она целовала ее руку, потом лицо несколько раз.
— Что так поздно, Инночка? — спрашивала растроганная Антонина Сергеевна, любуясь своей нарядной красивой дочерью.
— Из Александрийского театра. Были с Иртеньевыми. Но что за глупая пьеса, мама!
— А муж?
— Верно, скоро приедет. Он повез Иртеньеву домой.
— А как же ты?
— Меня сюда довез Иртеньев…
И, оставив мать, молодая женщина стала обходить гостей. Все движения ее хорошо сложенной фигуры были мягки и полны грации. Здороваясь, она всех дарила ласковым, улыбающимся взглядом; точно все были одинаково ей симпатичны и она хотела всех очаровать.
Расцеловавшись с сестрой, она шепнула, указывая на Гобзина:
— Папин кандидат?
Татьяна Николаевна кивнула головой и, смеясь, спросила:
— Хорош экземпляр?
— Невозможный…
— Но не хуже твоего супруга.
— Ну нет. Мой хоть и глуп, но все-таки не похож на поросенка…
Бросивши эти слова, Инна Николаевна прошла в кабинет.
Когда она подошла к отцу, партнеры встали и поклонились. Никодимцев чуть не замер от восхищения при виде молодой женщины.
— Наконец-то! — воскликнул Козельский, оглядывая довольным взглядом элегантный костюм Инны.