Равнодушные
Шрифт:
Не глядя на жену, он тем не менее видел перед собой эту высокую, крупную, полную фигуру, с большой колыхавшейся грудью, выдававшейся вперед из-под туго стянутого корсета, видел строгую, презрительную мину, тупой взгляд больших глаз, нервное подергивание губ и белую, пухлую с ямками руку в кольцах, которая держала дверную ручку.
«Сейчас начнет!» — подумал Ордынцев,
И снова дал себе слово сдерживаться,
«Пусть себе зудит».
— Я пришла объясниться…
О, как хорошо знал он эту, постоянно одну и ту же прелюдию в длинной супружеской «симфонии». О, как хорошо знал он ее!
— Что
И, с слабой надеждой избежать объяснения, прибавил, не поднимая головы:
— Нельзя ли в другой раз… Я занят… Спешная работа.
Он снова чувствует, хотя не видит, усмешку жены и слышит, как она говорит певучим, полным злости голосом:
— Занят?! Ты дома вечно занят или ругаешься… И я пришла спросить: когда наконец кончатся оскорбления, которыми вам угодно осыпать меня и детей? Больше я терпеть не намерена. Слышите ли? Вы сделались грубы, как дворник. Благодаря вам у нас в доме ад. Вы наводите страх на детей. И без того, кажется, жизнь с таким непризнанным гением, как вы, не сладка, а вам, как видно, хочется ее сделать невыносимой. Вам этого хочется? — вызывающе прибавила Анна Павловна.
И она притворила двери и прислонилась для большего своего удобства к косяку.
В эту минуту Ордынцеву больше всего хотелось вытолкнуть жену за дверь. Вот что ему хотелось.
И он пожалел, что он не дворник, а интеллигентный человек, и ввиду неисполнимости своего желания лишь кусал губы и ни слова не отвечал.
«Выболтается и окончит!» — подумал Ордынцев.
Но молчание еще более озлило Анну Павловну.
Он — виновник ее несчастья, он — тиран, и он же смеет молчать?
Так погоди же, голубчик!
И Анна Павловна продолжала с дрожью в голосе:
— Вы не любите своих детей. Как вы к ним относитесь? Вы их игнорируете! Нечего сказать, хорош отец. Отец?! Что видят от вас дети? Одни издевательства и брань… Ольге даже не можете помочь… дать ей возможность учиться пению. А у нее чудный голос… могла бы сделать карьеру… Алексея вы просто-таки ненавидите… Вы не переносите, что дети не разделяют ваших дурацких взглядов… Алеша вам, кажется, ясно доказал, кто вы… И слава богу, что дети не такие самолюбивые фразеры, как их отец… Слава богу. Воображает себя каким-то умником и всех оскорбляет… Непонятый человек! Семья его не понимает! Ах, как трогательно… скажите, пожалуйста. Вам мало, что вы загубили мою жизнь… Именно: загубили… Не сделай я глупости, не выйди за вас замуж, я знала бы счастье… А тоже стихи писали… Обещали жизнь на розах! — презрительно усмехнулась Анна Павловна. — Хороши розы! Припомните, как вы поступали со мной…
И так как Ордынцев опять-таки молчал, по-видимому, не имея намерения вдаваться в воспоминания при жене, то Анна Павловна стала припоминать «все», с начала того дня, когда она сделалась жертвой.
В этом обзоре характера и поступков мужа были перечислены все его вины и «подлости», как настоящие, так и давно прошедшие, и язвительные слова и упреки сыпались с расточительностью и злопамятством женщины, знающей, как доконать врага и, главное, человека, который уже несколько лет назад осмелился сделать ее, такую красивую женщину, вдовой. Этого она не могла простить.
И с видом гордой страдалицы,
Она вспомнила и бывшую двадцать лет назад ссору, в которой он смертельно ее оскорбил, и кутежи с приятелями в то время, когда они чуть не нищенствовали, и потери мест по его милости, тогда как он давно мог бы отлично устроиться, если б любил жену и детей, и дружбу его с литераторами, этими «негодяями», которые женятся по десяти раз, и истраченные три тысячи приданого, и долги, и особенно знакомства его с разными умными дамами и девицами, у ног которых он будто бы изливал свое горе непонятого в семье страдальца.
Увлекаясь собственной злобной фантазией и путая правду с ложью, Анна Павловна даже представляла, как муж изливал свои жалобы перед умными дамами, и при этом презрительно усмехалась.
— И ведь эти умные верили и утешали вас… Еще бы, страдалец!.. Возвышенные идеи… Красивые фразы… Потоки остроумия…
Еле удерживаясь от желания схватить свою подругу жизни за горло, Ордынцев беспокойно ерзал на своем плетеном кресле, побледневший, стиснув зубы, с глазами, горевшими недобрым огоньком.
— Не довольно ли? — глухо проговорил он.
— Нет, не довольно. Вы должны выслушать, меня… Довольно я молчала.
«Ты — молчала?!» — подумал Ордынцев.
И, все еще сдерживая себя, произнес:
— Но только скорей, скорей оканчивайте…
— Я скоро окончу. Будьте покойны.
И, отлично видя, насколько покоен муж, Анна Павловна, с каким-то особенным злорадством и как будто нарочно затягивая слова, сказала:
— А эту особу… вашу милую Леонтьеву помните?.. Сколько вы оскорбляли меня из-за нее и как подло обманывали! Рассказывали о какой-то дружбе, тогда как эта ваша «святая женщина» была вашей любовницей… Menage en trois [4] …Муж по любви, а любовник по сочувствию… И вы еще смеете считать себя честным человеком…
4
Жизнь втроем (франц.).
— Лжешь! — вдруг крикнул Ордынцев и, как ужаленный, вскочил с кресла.
— Я не привыкла лгать. Вы лжете!
— Лжешь, дура! Подло лжешь. Ничего того, что ты говоришь, не было!
— Оскорбляйте жену… кричите на нее — это благородно! Гуманный человек! Так я и поверила, что вы бегали каждый вечер к своему другу для одних возвышенных бесед… Очень правдоподобно! — с циничной усмешкой прибавила Анна Павловна. — Не лгите хоть теперь. Ведь Леонтьева была вашей любовницей?
— Довольно. Уйди! Уйди, говорю! — задыхаясь от злобы, проговорил Ордынцев.
— Что, видно, правды не любите, правдивый человек?
— Не клевещи хоть на женщину, которой ты и мизинца не стоишь.
— Еще бы… «Святая»! Что ж?.. Идите к ней… Припадите на грудь… Только едва ли она вам будет сочувствовать, как пять лет тому назад… Ведь вы и женились на мне истрепанный, а теперь что вы такое?.. Какой вы мужчина? Что даете вы мне, кроме горя? Что вы мне даете, неблагодарный и презренный человек? — возвысила голос Анна Павловна и с брезгливым презрением сильной, свежей и здоровой женщины смерила худощавую, болезненную фигуру мужа.