Равновесие Парето
Шрифт:
— Кого?
— Нотариуса, — старик указал мне узловатой рукой на ламинированный листок, прикрепленный кнопками к двери двухэтажной пристройки. На листке было отпечатано: «Нотариальная контора».
Я взялся за холодный металл ручки и дернул. Безрезультатно. Дернул сильнее. Дверь хрустнула, но не поддалась. Я взглянул на часы. Плохо различаемый в сгущающихся сумерках циферблат показывал двадцать минут восьмого.
— Наверное, ушли, — предположил старик, до того молчаливо ждавший развития событий.
— Наверное… — пробубнил я, устало приваливаясь к двери. — Так этот Савохин улетел
— Не знаю. Завтра видно будет.
Я кивнул. Конечно. Все подождет. Куда ж спешить-то? Человек летит хрен знает откуда, о его прилете известно — и всем плевать! Конечно, ничего страшного. Подождет до утра. Куда ж он денется? Ха-ха, странный горняцкий юмор…
— Вам есть где на ночь остановиться, молодой человек? — осведомился старик.
Ладно, чего уж. Жалеть себя можно долго, вот только ничего уже не изменишь. Нужно как-то дальше.
— Игорь, — представился я, протянул собеседнику руку. Пора наводить мосты. Все одно кроме него тут и помочь-то некому. — Нет, ночевать негде.
— Степанов Николай Семенович, — официально произнес старик, отвечая сухой ладонью на рукопожатие. — Очень приятно познакомиться.
— У вас тут гостиницы есть?
— Была раньше одна, да закрыли ее давно, — Николай Семенович потер колючий подбородок и принял решение. — А знаете что, Игорь, давайте я вам в диспетчерской постелю. Там раскладушка есть, матрасы, подушки. Мне так или иначе до утра сидеть, смены ждать.
— А вы как же?
— У меня бессонница, молодой человек. Я иногда днем дремлю, а ночью как отрезает. Так что не переживайте, — он махнул рукой и мы пошли по проспекту в обратном направлении. — А поутру я вас чайком напою, да и пойдете свои дела решать…
По другую сторону стойки регистрации оказалось уютнее, чем в приемном зале. Сразу в глаза бросалось то, что тут скорее не работали, а жили. Так обычно бывает в бытовках, где дежурят ночные сторожа. Эдакий одомашненный уют, посылы к хозяйственности. Чайники, электрические плитки, изрезанные доски для хлеба, чайные чашки с темными ободками, сточенный нож и многое другое. А так же старые игральные карты с разлохмаченными уголками, сломанный приемник без антенны, замусоленная книжка с потрескавшейся обложкой, старые газеты и журналы, какие-то листочки с написанными телефонами. Насколько я знаю, все это пребывает в постоянном движение по замкнутому кругу, циркулируя с места на место. Каждый новоприбывший сотрудник собирает этот конструктор под себя, чтобы вот это не мешалось, а вот это наоборот, чтобы было под рукой.
Я стоял возле стола, покрытого клеенкой, держа в руках сумку и размышлял куда бы ее поставить. Пальто я повесил на рогатую вешалку у входа в служебное помещение, от предложенных стариком тапок отказался.
— Вот так, — раздался металлический шум, и из большого стенного шкафа показалась спина Николая Семеновича. Он пятился, вытаскивал за собой растопыренную раскладушку из дюралевых трубок.
— Помочь?
— Нет, не надо, я сам.
Ну, сам так сам, я настаивать не стал. Определившись с местом для сумки, я водрузил ее на табурет и прошелся по комнате, освещенной желтым светом настольной лампы. Меня заинтересовали наклеенные на стену листы.
На куцых кусочках
По соседству с беззубым народовольцем — черно-белая ксерокопия фотографии. На ней несколько человек в толстых ватных штанах и дутых телогрейках, обнявшись, позировали на фоне какого-то огромного агрегата с зубастым ковшом. Все были молодые, все широко улыбались. Тут же — приколотая фотография с уголком, на ней худой мужчина с нахмуренными бровями. Я с трудом узнал в нем своего нового знакомого. Это сколько же времени прошло?
Дальше — стенд, увешанный предписаниями, пожелтевшими инструкциями, графиками и списками. В самом низу — карикатура на тучного мужчину с торчащей во все стороны бородой, похожего на пьяного и злого Деда Мороза. В одной руке у него было нечто похожее на маленький молоток, а в кулаке другой он сжимал за горло какое-то обмякшее большеголовое существо с крупными глазами, перепончатыми лапами и подобием антенн на голове. Неровные каракули под ними гласили: «Карыч разбушевался».
— Вот тут и спать будете, Игорь, — сзади раздался довольный голос Николая Семеновича. Я повернулся к нему.
Между шкафом и стеной, в нише, старик соорудил целое гнездо. Из-за свисающих двух или трех матрасов не было видно раскладушки, во главе лежала покрытая на вид чистой тряпкой подушка. Поверх всего — старое армейское одеяло синего цвета с двумя белыми полосками поперек. А что, выглядит даже уютно.
— Спасибо, — поблагодарил я. — У вас во сколько пересменка?
— Ну, должна быть в девять, но сейчас с этим сложно, — Николай Семенович с облегчением водрузился на свой скрипящий стул, протянул ноги. — Но к девяти я вас разбужу, на чай.
Он еще что-то говорил, но я уже скидывал ботинки, ощущая как же устали ноги в туфлях. Мгновение размышлял, снимать ли брюки и насколько мне неловко. Подумал, что лучше немного смущения, чем мятые с утра вещи. Впрочем, смущать меня старик не стал — он уже отвернулся и чем-то шуршал на столе, бормоча под нос.
Скрипнув пружинами, я забрался под одеяло, спиной ощущая приятную прохладу простыни, с огромным удовольствием вытянулся. И словно провалился в яму, чуть моя голова коснулась подушки. Крепкий сон без сновидений — что еще нужно для усталого путника?
4
Разбудил меня громкий звук где-то рядом. Я заворочался, заскрипев пружинами раскладушки, потянул одеяло на голову, желая удержать стремительно улетучивающийся сон. Увы, это оказалось мне не под силу, потому как навязчивый звук превратился из громового ворчания в мужской бас. И стоило мне понять это, как тут же к голосу присоединилась какофония звуков из позвякивания ложкой по стенкам чашки, скрипа стула и какого-то шуршания.
— Семеныч, это иррационально! — возмущенно прорычал незнакомый бас. — Ты бы себя со стороны послушал.