Рай-отдел
Шрифт:
Игорь знал, что все обстоит как-то иначе. Видимо, начальства не существует в принципе. Никакой вертикали власти, лишь рваный пунктир условных связей всего сущего в мироздании, да старый телеграфный аппарат, ни к чему не подключенный. Товарищ начоперот запихал болтающиеся провода за батарею и успокоился. Тоже верно: раз все в мире взаимосвязано, так чего нервничать? Нужен будешь, найдут тебя.
В коридоре щелкнула зажигалка, потянуло махрой. По лестнице спускался Вано, против обыкновения медлительный и задумчивый.
— Чего там такое на дворе? —
— То самое, — буркнул начоперот. — Война. Пойдем или как?
На некоторые ожидаемые дни-смены имелись у гарнизона ПМБД-Я тактические заготовки. Но при такой службе пока нужной смены дождешься, можно вконец офигеть. В засмертии, как и в обычной жизни — с везением не очень-то…
— Идем, конечно! — взбодрился Игорь. — Я сейчас в холодильник…
— Не суетись, — Вано сумрачно осмотрел свою самокрутку. — Войска по улице движутся, что мы будем наперерез шнырять да как мешочники позориться. Там уж под вечер, сейчас темнеть начнет, комендантский час начнется, пройдем спокойно…
Позориться начоперот не любил, это верно. В полуживом состоянии любого керста и так одолевает уйма комплексов. Сейчас Игорь перекладывал из холодильника в рюкзак плитки шоколада — лишенные ярких обложек, они походили на миниатюрные слитки прохладного серебра. Рюкзак тяжелел и мысли тоже мрачнели. Прав Ванька: вряд ли там все живы. Или в эвакуации, или… Возраст и характер у нормально живых людей имеет большое значение.
…Подмерзло. Оскальзываясь, керсты рысили вниз по переулку.
— Вот, брови их домиком, эту упаковку натуральные вредители выдумали, — негодовал начоперот, прижимая к животу неудобный и норовящий развалиться картонный короб с тушенкой.
— Я говорил: давай в мешок запихнем и скотчем прихватим.
— Мы тогда вообще на немецких диверсантов будем похожи, — пропыхтел Вано.
Тянулся во тьму переулок, стены домов едва угадывались. Кружил среди этих стен испуганный ветер — октябрьский? ноябрьский? — норовил схорониться за заколоченными подвальными окнами, за дверьми тихих подъездов. Не видно ни зги: если бы ночные несуны не отсюда родом были, запросто бы заблудились. Вновь завыли сирены — поочередно вспыхивали над рекой столбы лучей прожекторов, вспарывали низкое небо, и от тех ярких огней в переулке становилось еще темнее. «Воздушная тревога» — она вовсе не воздушно-эфемерной ощущается. Тут словно гирю на тонкой ниточке тебе над головой подвесили.
Керсты срезали путь у школы — лучи упертых в небо, упорно ищущих прожекторов мутно отражались в заклеенных крест-накрест стеклах. Несуны почти ощупью спустились по узким лесенкам Мароновской горки.
— Щас развалится у меня, — зловеще предупредил начоперот, в тот же миг коробка действительно лопнула, консервы тяжело распрыгались-раскатились по узкому тротуару. Пришлось собирать продукт в неудобный куль, наскоро изготовленный злым Вано из собственной куртки. Керсты, говоря нехорошие слова и хрустя каблуками по ледку на лужах, продолжили путь
— Случаются такие странные смены: выйдешь, народ словно повымер. Пусто. Но сейчас-то иное. Ведь верняк знаю что отобьемся, но все равно стремно, — начоперот тяжко вздохнул.
Игорь понимал. Таким замершим он свой город еще не видел. Сейчас где-то там, у Волоколамска и Можайска, обороняющиеся дивизии пытаются остановить немцев. Там сжимается пружина немыслимого напряжения, стягивает и связывает обрывки фронта, там враг все еще сбивает заслоны пятящихся, но не бегущих батальонов. А здесь почти вымерший город, затаившийся, подготовленный и абсолютно не готовый к уличным боям. Сбившееся с ритма сердце огромной страны…
— Мерзкая у нас полужизнь, — угнетенно молвил Вано. — Ну почему я не на фронте?
— Мы, что ли, выбирали? — пробормотал хозинспектор. — Лично у меня никто не спрашивал…
Игорь нащупал крючок на калитке и керсты в молчании зашли в знакомый дворик. Здесь было все то же: сарайчики, кое-как складированный, чрезвычайно необходимый хозяевам старый хлам, навесы и дровницы.
— А ведь наверняка никого не застанем, — предрек мрачный Вано.
Игорь промолчал: что говорить, времени прошло предостаточно, всякое могло случиться.
Нашарили дверь квартиры, Вано постучал, тактично сочетая замоскворецкие военно-рабочие представления о воспитанности и надлежащую звучность.
— О, жив кто-то!
Изнутри действительно донеслись шорохи, потом кто-то спросил:
— Кто?
Судя по лаконичной манере и голосу — хозяйка.
Начоперот пихнул товарища локтем — считалось, что у ворюг-хозинспекторов приветствия выходят поинтеллигентнее.
— Авдотья Тихоновна, вам передача. Мы проездом, занести вот попросили, — сказал обшарпанной двери Игорь. — Хозяин-то дома? Не волнуйтесь, мы только посылку передать.
Стукнул засов, дохнуло теплом печи.
— А чего мне волноваться? — проворчала хозяйка. — Отволновала свое.
Постарела Авдотья Тихоновна: живая жизнь людей быстро гнет и ссутулит.
— Доброго вечера! — начоперот бухнул узел прямиком на валенки под вешалкой. — Вот, коробка развалилась, но остальное в полной целости, собрали. Тара не особо годная, пока пересаживались, пока то, да се. Мы же можно сказать с вокзала на вокзал. Транзитом.
— Это что такое? — без восторга уточнила хозяйка, разглядывая выпирающие из курточного узла банки.
— Провизия. Передали вам, с попутными нами, — пояснил Вано. — Мы-то в вашу сторону, вот и…
— Это я поняла, — оборвала гостя Авдотья Тихоновна. — Не поняла, кто передал. Некому нам передавать, а чужого нам не нужно. Напутали вы что-то.
Начоперот с возмущением открыл пасть, но Игорь дернул его за рукав и сказал:
— Может и напутали. Спешка, немудрено. Но вы ведь и есть Авдотья Тихоновна Афанасьева? А супруг ваш Константин Афанасьевич… был. Мне с ним на фабрике несколько раз беседовать доводилось.