Рай забвения
Шрифт:
— Еще кофе? — спросил я, зевая. — Или, может быть, пива?
— Лучше иди одевайся, — ответил издатель. — Пора ехать. Времени-то уж вон сколько.
Я поплелся в спальню и натянул на себя велосипедные шмотки. В оставленную мной уютную впадину на постели забралась кошка и теперь дрыхла, довольно урча. Я погладил ее и прикрыл, так чтобы видна была только голова. И пошел обратно на кухню. Издатель продолжал изучать мой дневник. Завидев меня, он вскричал:
— Значит, поехали!
И, вскочив, помчался на улицу.
В этот раз нашей целью был Альбис, гора, в списке велосипедных маршрутов Швейцарии отнесенная к третьей категории и не представляющая для профессиональных гонщиков особого интереса. Мой издатель тоже не высказал никаких опасений — знай себе летел как перышко, минуя дорожные зигзаги, все выше к перевалу, — тогда
— Германисты все — дерьмо, — заявил мой издатель с набитым ртом. — Строят из своего ремесла науку, тогда как оно должно быть наполовину ремеслом, наполовину искусством.
Он поднес ко рту свою походную фляжку. Когда он пил, у него прыгал кадык. Напившись, он удовлетворенно вздохнул.
— Между тем все предельно просто, — продолжал он, завертывая крышку. — Тут одно из двух: либо книга мне нравится, либо нет.
— Мне никогда не удавалось дочитать «Recherche» Пруста до конца, — признался я. — Кто такая Сесиль Паваротти?
— Я рад, что ты спрашиваешь об этом!
Мой издатель, как саламандра, скользнул ко мне и положил свою правую руку на мою левую.
— Поверь, я действительно благодарен тебе за то, что ты не избегаешь этой темы. Я знал, что у тебя хватит мужества!
Я немедленно почувствовал себя жалким и покинутым, хотя издатель держал мою руку как в тисках. Он прямо-таки сиял:
— Она работала над этой книгой десять лет! — воззвал он к облакам, плывшим средь голубых небес. — В ней все правда, до последней запятой!
— Неужели? — произнес я, срывая маргаритку. Я пощекотал ее стебельком божью коровку, но улетать той решительно не хотелось.
— Она пишет о женщине, ставшей министром в одной маленькой европейской стране. По долгу службы ей приходится бороться с финансовой мафией, однако ее муж — заправила той же мафии. Он держит в руках все нити, и бедная женщина чувствует себя марионеткой.
— Что-то я такое слышал, — вспомнил я. — У нас ведь была похожая история. Как же ее звали, ту женщину-министра?
— Тс-с! — замахал руками издатель. — Книга проходит по разряду fiction [3] . Ты только представь: если бы речь шла о настоящей Швейцарии и если бы ты, скажем, путем ясновидения узнал хотя бы десятую долю того, что происходит в высших эшелонах власти, и записал хотя бы сотую долю, а я издал бы эту твою книгу — полиция явилась бы к нам в тот же день!
— Это точно, — согласился я.
— Я уволил всех своих сотрудников, — продолжал он, затягивая лямки опустевшего рюкзака. — С одной книгой я и один сумею управиться. Все опять будет как раньше. Коробка из-под ботинок по-прежнему стоит у меня под кроватью, и автор будет ходить ко мне прямо домой.
3
Беллетристика (англ.)
— Авторша, — уточнил я.
Проигнорировав мое замечание, издатель продолжил свои рассуждения.
— One book, one editor [4] , — значительно произнес он, — вот сегодняшний лозунг издателей в Нью-Йорке. Ну, тут тоже, конечно, кому как повезет.
— Выходит, теперь везде так? — спросил я. — Все сокращаются? Издатель кивнул.
4
одна книга, один издатель
— Ну, ты-то найдешь другого, я в этом уверен. За тебя я спокоен. Такой мощный профессионал, как ты, без издателя не останется. Я тоже кивнул, однако все же усомнился:
— Но если у них у каждого осталось по одному автору… Или авторше…
— Мой милый, совсем без проблем жизни не бывает, — напомнил он, вскакивая на велосипед. — Поехали!
И рванул вперед так, что только покрышки задымились. Некоторое время я глядел вслед его удаляющейся заднице, а потом подобрал камешек, бросил в пасшегося рядом кролика и попал. Позже, уже возвращаясь домой, я долго не мог понять, отчего у меня на глазах выступили слезы: от озона или от встречного ветра.
Подъехав к дому, я увидел, что издатель сидит у меня на крыльце. А я-то думал, что уже никогда его не увижу! Ему просто не хотелось возвращаться к себе в издательство, и он решил выпить у меня пива. Пока я отпирал дверь, он полез куда-то в трусы и достал влажную от пота фотографию женщины лет тридцати, светловолосой, красивой. Един ственным недостатком Сесиль Паваротти было то, что взгляд ее глубоких глаз предназначался не мне. Мы поднялись по лестнице и снова уселись за кухонный стол.
— «Жизнь Эрики Папп»! — заявил издатель, доставая стакан и наливая в него пиво. — Вот то, о чем надо писать сегодня. История потрясающая! Заглавие, кстати, придумал я сам. Эрика Папп — дочь миллионера, детство и юность прошли на берегу Цюрихского озера, на той самой южной стороне, где владелец какого-нибудь «форда-фиеста» выглядит на фоне других жалким оборванцем. Виллы со спускающимися к озеру садами, кругом цветущие кустарники, выписанные откуда-нибудь с Бали или с Сицилии и рассаженные лучшими архитекторами. Собаки. У родителей Эрики тоже была собака, огромная овчарка, что на самом деле довольно странно, потому что фамилия у них была какая-то еврейская: то ли Гирш, то ли Блох. Родом они были из Германии, но швейцарское подданство у них древнее нашего с тобой, вместе взятых. Когда Эрика потом стала министром полиции, то гоняла инородцев и в хвост и в гриву. Вот о чем ты мог бы написать между прочим.
Я кивнул, не испытывая никакого энтузиазма, потому что голова у меня кружилась от голода. Пооткрывав по очереди все шкафы на кухне, я обнаружил там лишь зубочистки да использованную алюминиевую фольгу. В холодильнике стояла одинокая банка варенья.
— В Швейцарию они переселились вовсе не из-за Освенцима, — продолжал издатель. — Это было в первую мировую войну… Хотя что я говорю, еще задолго до нее. Юная германская демократия тотчас же после 1848 года сделала все возможное, чтобы отравить евреям жизнь, однако в конце века они все еще имели право жить где хотят. Так было и с ее родителями. Они жили в Мюнхене и торговали солодом. Фирма разорилась, и один из ее двоюродных дедушек церемонно, точно прусский офицер, простившись с женой и детьми, удалился к себе и застрелился. Родной дедушка Эрики собрал все, что осталось от фамильного имущества, и перебрался в Цюрих, где снова открыл торговлю солодом, очень скоро приобрел дом, а потом и машину, один из первых автомобилей в городе, — почтенный старичок за рулем в шоферских очках и крагах. Первая мировая, черт знает почему, взвинтила спрос на солод, и в двадцатые годы весь наш Swinging Zurich [5] только и делал, что хлебал темное пиво, а что было после изобретения овомальтина [6] , и описать невозможно. Дедушка стал поставщиком Двора. Вот скажи, — произнес издатель, осуждающе глядя мне прямо в глаза, — почему ты никогда не пишешь ни о чем историческом, памятном, предпочитая какие-то фантазии?
5
Развеселый Цюрих (англ.).
6
искусственный солод