Райнхард Гейдрих — паладин Гитлера(сборник)
Шрифт:
Фраза первоначального проекта звучала так:
«С населением деревни Лидице, насчитывающим 483 человека, 9 июня поступили таким образом: взрослых мужчин расстреляли, женщин отправили в концентрационный лагерь, а детей отдали для надлежащего воспитания».
Теперь фюрер через майора Бекера диктует поправку, важную поправку:
«Ввиду того что жители этой деревни своими действиями и поддержкой убийц обергруппенфюрера СС Гейдриха самым грубым образом нарушили действующие законы, взрослые мужчины расстреляны, женщины отправлены в концентрационные
К последней фразе, сообщающей о том, что «все строения были стерты с лица земли, а название поселка вычеркнуто», приписано с вопросительным знаком: «Обращены в пепел» (in der Asche ausgemerrt?). Целой нации был уготован удел Лидице.
…Обычный желтый конверт, врученный 14 июня 1942 года дежурному жандармского отделения в Бенешове, ничем не отличался от остальной дневной почты, подготовленной на столе для вскрытия. Однако отличие это не бросалось в глаза лишь до того момента, пока заместитель начальника отделения не разорвал конверт и не вытащил из него лист бумаги, исписанный чернилами, на первый взгляд неумелой рукой.
«Прекратите поиски виновников покушения на Гейдриха, прекратите аресты и казни. Настоящие преступники — это Габчик из Словакии и Ян Кубиш, брат которого содержит трактир на Мораве».
С минуту письмо переходит из рук в руки.
— Какая-то идиотская анонимка, сожгите его, — сказал кто-то из жандармов.
— Э, нет! Ты что, приятель, не знаешь приказа гестапо? Передавать им тотчас же все, и анонимные доносы тоже, если они касаются покушения, — возразил не очень решительно заместитель начальника.
Снова рассмотрели конверт и неподписанное письмо. Только теперь обнаружили странное обстоятельство: на письме стоит штемпель почтового отделения в Тржебони со вчерашней датой. Почему все же автор анонимною доноса адресовал свое письмо жандармскому отделению в Бенешове? Ведь он мог послать его жандармам в той же Тржебони либо в Табор, в Будейовице, наконец, — это было бы гораздо ближе!
После тщательного изучения жандармы обнаружили и другие любопытные детали. Линии и способ соединения букв выдают, что письмо писалось нарочито измененным почерком. Это уже подозрительно.
А что, если речь идет о какой-то провокации? Во времена гейдрихиады в них не было недостатка. Скроешь донос — а завтра тебя самого упекут. Никто из жандармов, разумеется, не мог допустить, чтобы имена, указанные в письме, действительно могли принадлежать участникам покушения. В этом случае тот, кто написал, послал бы донос прямо в гестапо.
Начальник отделения, вызванный из своего кабинета, принял соломоново решение. Он заедет завтра, погодите-ка, нет, завтра не выйдет, тогда послезавтра в Тржебонь и расследует дело с письмом на тамошней почте. Создается впечатление, что этот аноним живет то ли в самой Тржебони, то ли в ее окрестностях. «Возможно, — вслух развивает свое умозаключение начальник, — что какой-нибудь почтовый служащий и вспомнит. А потом посмотрим».
(О том, что он намеревался
О том же, что им всем придется круто из-за этого анонимного письма, в окружном жандармском отделении в Бенешове никто пока и не подозревал.)
Автор анонимного письма — и в этом пан жандармский начальник не ошибся — действительно жил в окрестностях Тржебони.
С утра до вечера он прятался на чердаке домишка своей матери в деревне Нова Глина и, зарывшись в сено, следил, не происходит ли чего подозрительного. Читал каждый день газеты, которые ему приносили в укрытие, глотал каждую строчку напечатанных сообщений с именами казненных, и на лбу у него выступал пот. С не меньшей жадностью следил он за декретами, подписанными Далюге, Франком и шефом пражского гестапо Гешке и обнародованными в печати.
Вероятно, задача того человека — прятаться на чердаке и читать газеты?
Вовсе нет.
В его удостоверении личности на имя Карела Врбаса недостает лишь одной пометки: что он зарегистрирован в полиции. Последний срок, установленный для регистрации, — день 30 мая 1942 года — давно уже зачеркнут в календаре. Срок истек. Это значило, что, согласно уведомлению, он уже осужден на смерть вместе со своей матерью, которая его прячет.
Но таких людей в те времена на территории протектората укрывалось от полицейской регистрации немало. Каждый из них — кандидат в смертники в случае, если будет обнаружен.
Любой героический поступок начинается тогда, когда человек перестает думать о себе.
Любое проявление трусости начинается тогда, когда человек начинает думать только о себе.
Человек, скрывающийся на чердаке, принимает на свой счет вопрос номер один, угрожающе поставленный перед всем чешским населением: «Кто может дать сведения о преступниках?» В отличие от 99,99 процента чешского населения, которые не знают участников покушения, обитатель чердака деревенского домика в Нова Глине, вблизи Тржебони, очень хорошо знает их. А поэтому он принимает на свой счет и дополнение к вопросу номер один: «Тот, кто мог бы представить полиции требуемые сведения, но не сделал этого добровольно, будет расстрелян вместе со своей семьей».
Человек на чердаке знает участников покушения еще с той поры, когда подписывал в Лондоне:
«Моя задача состоит в том, что я, будучи переброшен вместе с двумя другими служащими чехословацкой армии на родину, доставлю туда важные материалы, а затем приму участие в подготовке и проведении акций саботажа».
Тогда ему все представлялось совсем иначе и проще. Тогда им твердили, что в парашютисты будут отобраны только самые лучшие, а он действительно хотел принадлежать к числу самых лучших. Но мог ли он представить себе тогда, на что он идет?