Райские птицы из прошлого века
Шрифт:
Я не поверил.
– Ты же бежишь. От кого? Или от чего?
От нее, сидящей на расстоянии протянутой руки и ближе. От нее, оставленной за многие мили отсюда, но вернувшейся на мой след, мой запах и разум.
– Ты не волнуйся. Все от чего-то бегут. Хочешь, я расскажу тебе о дорогой сестрице? Жили-были две девицы. Она и я. Я и она. Мы никогда не знали, кто из нас первой увидел свет. Или правильно будет – увидела? У моей сестры чудесные глаза. Черные. Цыганские. Батюшка нас не любил. Из-за глаз, наверное. Я думаю, что он решил, будто маменька наша загуляла… с женщинами случается загуливать. Но мы были рождены в его доме и его именем наречены, а это что-то да значит… Мой брат был светловолос
Почему-то я представил дохлого верблюда, лежащего неподалеку, и зверье, которое пробирается к туше, грызет ее и прогрызает, именно на брюхе, где находится упомянутое Ольгой нутро. Зверью помогает солнце, оно жарит, ускоряя гнилостные процессы, и верблюда разрывают накопившиеся газы… отвратительно.
– Он не возил матушку к врачу. Зато держал знахарку. Сущую ведьму. Мы с сестрой ее боялись, думали, что отравит и нас… так вот, матушка умерла. От трав, которыми ее поили. От заботы батюшкиной. Мы были малы, но все прекрасно помнили. И я сумела простить, а сестрица – нет. Она берегла ненависть, как драгоценный цветок. Она повторяла, что настанет время и справедливость восторжествует. Время настало. Моя сестрица сбежала из дому, а вернулась с бешеной сворой, которой кинула и отца, и брата, и земли наши… она отдала им дом. И сама стреляла по голубям. Я тебе не рассказывала? У нас была голубятня. Огромная – настоящий дворец. Отец это дело любил… смешно, ему бы охотой заниматься. Или политикой. Или попивать потихоньку, а он с голубями день-деньской возится. Особую породу выводил. Говорил, что наши голуби родовитые, что первых птиц еще в петровские времена доставили. Гордился ими, как детьми. Больше, чем детьми. А нас с сестрой в голубятню не пускали, разве что однажды…
Я слушал ее воспоминания, но они, принадлежа человеку, не делали человечней эту женщину.
– Он сам показал нам все. Подсобное хозяйство. Отделение для молодняка, который еще не перелинял, а если и перелинял, то не стал на крыло, и для гнезд, хотя туда не пустил. А нам хотелось посмотреть на птенчиков. Он показал нам чемпионов, которыми гордился. Ты знаешь, что голубям победы их на крыльях пишут? У него имелся один голубок, я не помню уже породу, белый-белый, как сливки, так у него все перья исписаны были. И когда он линял, специальный человек каждое перышко подбирал, отцу приносил, а потом они вместе все наново переписывали… голуби – красивые птицы. Она же их убивала. Нехорошо, правда?
– Не знаю. Мне все равно.
– Нехорошо, – упрямо повторила Ольга. – И страшно. Огонь. Птицы кружат. А она стреляет. И каждый выстрел – в цель. Бах-бах!
Она закричала, выкинув руки с вытянутыми указательными пальцами, тыча ими в огонь, который от страха присел, распластался на песке.
Безумная. Сагиб-шайтан.
– А потом и у меня спросила – не хочу ли я. Не хотела. Но взяла ружье, потому что, если бы не взяла, она меня убила бы. И снова – бах-бах… только стреляла я хуже. И вот я спрашиваю у нее: зачем ты это делаешь, сестра? Она же отвечает – потому что кто-то должен.
Действительно, кто-то ведь должен остановить караван мертвеца, который идет по пустыне, по следу инфернальной женщины… И я про себя решил, что непременно расскажу Роберту. Когда вернусь. Его фантазия, творившая волшебство в обыденном мире, создаст из этой истории нечто вовсе удивительное.
– Она говорила мне о войне, о народе, о нищете и голоде, о том, что пора очнуться и перестроить мир. А я все гадала – как смогут они перестроить мир, если убивают голубей? Но она меня отпустила. Она оказалась такой милосердной… или я –
Но я промолчал, запоминая ее лицо в ржавом ореоле пламени, то как падают отсветы на волосы, на кожу, на плечи, то как просвечивает тело сквозь занавеси ткани…
– Хочешь? – Ольга протянула трубку, которую ей подал мальчишка-погонщик. – Дыши. Только глубоко… чтобы жить, нужно дышать глубоко.
Я принял и этот ее подарок.
Храм принял нас следующим утром.
Мы шли, и боги древнего мира свысока взирали на нас. Великий Осирис и его милосердная супруга. Шакалоголовый страж нижнего мира. Гор в обличье сокола. Апис-бык, тень рогов которого достигала самого края мира… Были там боги с головами крокодилов и ибисов, коров и кошек, были чудовища, каковых мне не приходилось видеть ни до, ни после, были фараоны, их советники, жрецы… целая армия из камня. И сагиб-шайтан – ее полководец.
– Мы нашли! Мы нашли! – Профессор пытался изобразить радость, но на лице его я видел лишь страх. И чем ближе подходили мы к огромной статуе, от которой, впрочем, остались лишь ноги, но каждая размером с небольшую башню, тем сильнее становился страх.
Ахмед и его люди остались за чертой. Они явно не желали иметь ничего общего с этим местом. И не стоило ли прислушаться к природному их чутью?
– Ну же! – Ольга подошла ко мне и взяла за руку. – Идем. Чего ты боишься?
Ее.
– Ничего, – ответил я вслух, позволяя увлечь себя. И мы прошли воротами быка, державшего на рогах диск солнца. Вернее было бы сказать – некогда державшего, ибо даже это место оказалось бессильно под напором времени. Тысячелетия обрушили золоченый – или золотой? – диск и с наслаждением шлифовали его, пока не надраили до ослепительного невозможного блеска.
– Идем же, идем… – повторяла Ольга, идя по золоту, не замечая золота. Я шел и держал наготове мой «Спрингфилд». Признаюсь, что тогда хватило бы малейшего движения, звука, чего-нибудь, что ударило бы по натянутым моим нервам, и я бы выстрелил.
Но мы шли.
В гору, где, однако, полно было света, который проникал сквозь редкие отверстия и отражался в каменных зеркалах. Древние мастера расставили их хитро, так, что не осталось ни одной статуи, ни одного закутка, который не был бы освещен столь странным способом.
Ольга вела меня мимо череды сфинксов, чьи человечьи лица хранили бесстрастные выражения, и каменной ладьи. За нами побитой собакой плелся профессор. Он осматривался по сторонам, но как-то вяло, обреченно, как будто бы сбылась не его мечта, но его проклятье.
И наконец мы, пройдя, кажется, через тысячу комнат, достигли двери, единственным украшением которой служили пляшущие человечки египетских иероглифов.
– Ра-меси-су хаи-ем-Уасет мерер-Амон нечер-хека-Иуну, – Ольга провела по первой строке большим пальцем. – Созданный Ра, явившийся в Фивы, возлюбленный Амоном, божественный властитель Гелиополя. Постоянно справедливый, как Ра, избранный Птахом. Крепкий бык, любимый Ра. Мощный ударом, в бесчисленных атаках. Великодержавный, дающий новую жизнь Двум Землям и примиривший Обе Земли под величеством Маат.
Она произносила слова нараспев и сама покачивалась в такт мелодии, напоминая при этом змею, которых так любят индийские заклинатели. Но у этой кобры ядовитые зубы были целы.
– Смерть на крыльях голубей придет к тому, кто потревожит его покой. – Ольга пропела последнюю фразу и, глянув на меня, спросила: – Ты же не боишься голубей? Если нет, то открой!
Стоит ли говорить, что я тут же толкнул дверь?
Я оказался в огромном зале. Пылали факелы. Пламя поднималось по стенам, по старым следам, по черной копоти и белых ожогах на камне. Я слышал треск огня, но не ощущал жара.