Райские птицы из прошлого века
Шрифт:
Когда огурцов в тазу набралось предостаточно, Галина взяла ведро и перевернула. У нее и вода-то текла ровной аккуратной лентой, ни капельки мимо таза, не говоря уже о том, чтобы одежду забрызгать.
– Витька и начал ухаживать. И добился-таки своего. Они-то таились, но… в общем, я не знаю, откуда Елена узнала. Ей-то не особо чего говорили. Недолюбливали. Но узнала, да. И сразу к директору. Не из зависти там. Не из ревности, хотя Витька ей нравился, чего уж тут. Просто ей показалось, что так поступать неправильно. По два зубчика
Чеснок успел подсохнуть, покрыться тонкой накипью собственного сока.
– И скандал получился. Учительнице – выговор. Витьку – пригрозили, что характеристику напишут плохую. Только это полбеды. Слухи пошли. А знаете, каково это, когда в спину плюют? А некоторые из правдолюбов и в глаза… Ну а родители и вовсе бесконечною чередою к директору потянулись. Аморалка, как ни крути… Уехать ей пришлось. А Витька в армию пошел. И все…
– В каком смысле?
К чесноку добавились мягкие листы смородины и жесткие – вишни.
– Убили.
Вот так, коротенькое слово-приговор.
– Тогда-то все жалеть стали, и родители его очень плакались. Только Елена наша по-прежнему твердила, что все правильно сделала. Что нельзя так, как они. А по мне, чем в другом глазу соринки высматривать, пусть бы со своими бревнами разобралась. Подавай банки.
Саломея подавала, ставила на белую разделочную доску и держала, пока Галина пропихивала в горло огурцы. Та действовала уверенно, укладывая аккуратной плотной мозаикой, заполняя банку доверху и последней проталкивая рыжий морковочный хвост.
– Замуж она вышла сразу после школы. И за кого?
– За кого? – повторила Саломея вопрос.
– Семью разбила. Увела мужика от жены, от деток… вот и поплатилась. И года вместе не прожили, как он умер. И ведь по глупости. Пошел на рыбалку. Выпил. Заснул на солнцепеке. А сердце возьми и не выдержи. Вот и стала Елена вдовицею с дитем на руках. Она любила дочку. Прямо-таки до безумия любила. Вот и не захотела одна жить.
– А что с ее дочерью? Она теперь с кем?
– С мамой, – все так же спокойно ответила Галина, пристраивая в банке очередной огурец. – Умерла она. Руки на себя наложила… не простила себе, что убежала тогда, не спасла девочку. Хотя кто ж ее винит-то? Сама дитя горькое. Ну да пусть себе с миром покоится… сорок дней Лена справила. А теперь вот кто будет по ней справлять? И надо ли? Уж не знаю. Батюшка-то наш не велит по самоубийцам, а мне вот жалко. Все равно ж люди.
– Скажите, – у Саломеи оставалось еще несколько вопросов. – А кто здесь поблизости голубей держит? И мне бы еще на дом Елены поглядеть, если можно…
Дом уже обыскивали, пускай следы обыска и припрятали стыдливо, распихав вещи по шкафам и вымыв запятнанный ногами пол. Но на зеркале остались отпечатки пальцев, а на стене – пустые рамки. Фотографии лежали ниже.
Свадебная – Елена на ней почти прекрасна в розовом костюме с отложным воротником. Но лицо ее портит
В гардеробе скудно вещей – пара юбок, пара блузок все того же траурно-черного цвета. Искусственная дубленка. И пуховик с затертыми рукавами. Коробка с ботинками, и вторая – с сапогами. Обувь упакована аккуратно.
Белье разложено по комплектам. А комплекты – по цветам. На дне стопки чисто белые простыни. Наверху – темно-синие. Еще немного, и траурная чернота добралась бы сюда.
Но тетради нет, той самой тетради в клеточку, из которой был вырван лист. И ручки нет. И клетки для голубя, хотя сам он, утомленный дорогой и солнцем, живет, возится в сумке.
Голубя Саломея извлекла, усадила на подоконник и спросила:
– Ну и что мне с тобой делать?
Сама же себе ответила:
– Искать голубятню.
Глава 2
Ошибки планирования
Тамара решила сбежать, решила еще тогда, когда увидела Елену. И, вернувшись в комнату, только и думала, что о побеге. Тамара прятала эти мысли на самое дно, закидывая их другими. Она не знала, почему, но твердо была уверена – Василий не одобрит.
А он такой заботливый… почти как надсмотрщик, который ни на секунду не оставляет осужденного. В тот день, уже вечером, Василий пообещал:
– Ждать недолго.
Тамара же, ошалевшая от допросов, не поняла и потому спросила:
– Чего ждать?
– Продажи. Ну ведь понятно все. Елена – убийца. Она умерла. И дело будет закрыто.
Василий стоял у окна, вполоборота, и резкие линии профиля как будто вырезали на этом лиловом, аметистовом стекле.
– Соответственно, дом возможно будет продать.
И голос спокойный, умиротворенный даже. Улыбка эта. Чему улыбается он? Не чужой ли смерти? Или свободе, которую получил с ней. Закрыть дело… продать дом…
– Давай уедем, – робко попросила Тамара, уже зная ответ.
– Нет.
Василий не стал объяснять, как не стал и успокаивать ее, но лишь распахнул окно, впуская вечернюю прохладу и похоронный скрежет кузнечиков.
– Я… я уеду. Ты останешься, – Тамара присела на кровать и ладошками накрыла колени.
Разве многого она просит?
– Ты справишься сам. А мне будет лучше в городе. Мне к врачу надо!
И этот аргумент вдохновил ее саму. Конечно же, ей надо к врачу! Столько волнений не могли не сказать на ребенке.
– Нет, – ответил Василий.
Он стал у окна, опираясь острыми локтями в подоконник. Скрюченные пальцы сдавили щеки, и лицо сделалось узким, некрасивым. Он ведь и прежде красотой не отличался, и когда познакомились, показался простоватым, наивным.
Томочка думала, что она умнее мужа.
– Спать ложись, – произнес он, не глядя на Тамару. Смотрел лишь в сад, в котором стремительно обживалась ночь.