Разбег
Шрифт:
— Ну, что вы! Мы уже давно здесь. Иргизов работает в институте истории, а я снова — в театре. Вот и сегодня… — Она грустно улыбнулась. — Кто-то будет гулять и песни петь, а у нас спектакль дневной, для школьников.
— А как же свадьба? — Лилия Аркадьевна выразила неподдельное сожаление.
— Что поделаешь… И вечером — еще один спектакль.
Лилия Аркадьевна, достав из ридикюля шоколадку, стала угощать Сережу.
— Угощайся, Сережа… Ты еще не учишься?
— Нет, — мальчик помотал головой.
— Осенью пойдет в первый класс, — сказала Нина и сразу сменила тему разговора: — Счастливы вы?
— Да, пожалуй. — Губы у Лилии Аркадьевны чуть заметно дрогнули. — Живем, как говорится, душа в душу. Правда, Васыль мой большее
— Ну, нет, — возразила Нина. — Он сейчас там, у Пальвановых. Главный распорядитель. А вы еще не видели его после того, как мы вернулись из Ташкента?
— Нет еще, — Лилия Аркадьевна смутилась, и Нина поняла: «Этот его давний товарищ все еще неравнодушен к нему».
Через полчаса Нина распрощалась с Лилией Аркадьевной, Зине пообещала: если появится хоть малейшая возможность — она непременно «убежит» из театра и приедет на свадьбу. Сережку, оставленного в распоряжение Зины, занятой и растерянной, взяла под свою опеку Лилия Аркадьевна.
Часа в четыре на обочине перед окнами остановилось несколько фаэтонов. Парни и девушки торопливо вошли во двор, суматошно поздоровались со всеми и потянули Зину за руки: пора — народ заждался. За невестой к коляскам последовали все, кто был у Зины, и кортеж понесся мимо площади, мимо гостиницы, на улицу Свободы и — дальше, к прядильно-ткацкой фабрике. Зина сидела в первом фаэтоне с подружками и другом Сердара, украинцем, тоже летчиком; Лилия Аркадьевна с Сережкой ехала следом. Сережка держал в руках красный шарик, и он трепыхался над головой и доставлял радость мальчугану. У ворот в текстильный городок кортеж остановился. Отсюда, войдя в тенистую аллею, обрамленную с обеих сторон тополями, невеста с сопровождающими двинулась к дому Пальвановых. В глубине аллеи толпа гостей встречала ее. Мальчишки, выскочив вперед, словно бесенята, метались под самыми ногами Зины и кричали на весь городок:
«Тили-тили тесто — жених и невеста!»
Когда-то Зина в детстве дразнила новобрачных. Бывало, идет пара к церкви, а детвора, как воронье, вокруг вьется — ходу не дает. Тогда это было смешно, а сейчас ребята основательно смущали Зину: слишком несерьезно выглядел, с ее точки зрения, свадебный кортеж.
Лилия Аркадьевна шла следом за Зиной, и метров за пятьдесят, в толпе возле дома, в высоком мужчине в светлом костюме узнала Иргизова. У Лилии Аркадьевны захватило дух.
— Сереженька, — сказала Лилия Аркадьевна. — Вон твой папка стоит — беги к нему.
Малыш, не раздумывая, протиснулся вперед процессии и помчался по аллее, держа на ниточке шарик. Лилия Аркадьевна видела, как он уткнулся головой в грудь присевшего Иргизова, и как поднял он сына над головой и вновь поставил на ноги.
Подойдя ко двору, Зина, стыдливо пряча лицо, прошла с женщинами сквозь нарядную толпу, поднялась на веранду и скрылась в комнате. Лилия Аркадьевна, избегая встречи с Иргизовым, держалась подальше от него и искала глазами кого-нибудь из знакомых. И тут увидела Тамару Яновну и Ратха. Рядом с ними стоял молодой человек в белой рубашке, с засученными рукавами. Волосы черные, как смоль, волнистые, словно уложенные парикмахером. Глаза большие, серые, а сам смуглый. Лилия Аркадьевна догадалась: «Да это же их сын, Юрка». Она подошла. Встретили ее с восторгом, ибо не виделись с ней, по подсчетам Тамары Яновны, с полгода. Забросали ее вопросами: о муже, о дочурке. Лилия Аркадьевна охотно пояснила, что муж в горах, дочку она оставила с матерью. И тотчас все внимание было перенесено на Юру, который приехал на первомайские дни из Небит-Дага. Он инженер КРБ, пока не женат, но, вероятно и он скоро пригласит гостей на свадьбу.
— Да хватит вам, — сочным баском протянул Юра. — Можно подумать, жена — это мед. Все женатики только и стонут о мужской свободе.
Ратх
— Вы виделись с Иргизовым? Что-то даже не поздоровались.
— Да ни к чему, — смутилась Шнайдер. — Так спокойнее.
— Да ну, милочка, друзьями вы бы могли остаться. Тем более, что у вас своя прекрасная семья, и у него — тоже.
Лилия Аркадьевна промолчала и, подчиняясь Тамаре Яновне, села с нею рядом за первым столом. Сбоку умостились Ратх с сыном. Напротив, среди текстильщиц, в полной военной форме майор Морозов — земляк Иргизова. С ними Лилия Аркадьевна давно знакома. И садясь за стол, перешучиваясь со своими соседками, он увидел ее за «батареей» расставленных по столу бутылок.
— Аркадьевна, здравствуйте! Как поживает Васыль? Что-то вы нынче одни.
Лилия Шнайдер не стала объяснять: все равно через стол не услышит — шуму много, кричать надо. Лишь бросила:
— Служба!
Морозов удовлетворенно кивнул и занялся разговором с текстильщицами. Лилия Аркадьевна, чтобы не молчать, сказала Тамаре Яновне, что слышала от Зины будто бы, в связи с расформированием национальных воинских частей, Морозов на днях уезжает в Ташкент, в распоряжение округа.
Еще один военный, моряк — капитан третьего ранга, тоже напротив, немножко наискосок, сидел с заместителем директора фабрики — красивой женщиной лет сорока. Моряк оказался в Ашхабаде по делам. Прядильно-ткацкая фабрика шефствовала над одним из экипажей бригады подводных лодок. И вообще моряки с Балтики приезжали в Ашхабад довольно часто — республика с 1933 года шефствовала над соединением подводного плавания морских сил Балтийского флота.
Было за столом несколько летчиков и авиатехников. Но, в основном, — текстильщики. Ребята — русские, туркмены, армяне — поммастера, токари, слесари. Девчата — тоже полный интернационал: реутовки, ивановки, немало местных — туркменок. Большинство из них прошли производственную школу в Подмосковье и Иваново-Вознесенске, но присутствовали и ученицы. К числу последних относились и две дочери Чары-аги. Обе с подружками невесты суетились в комнате и выглядывали то и дело оттуда, ожидая, когда новобрачных пригласят к столу. Наконец эта минута наступила. Иргизов, поднявшись на крыльцо, отворил дверь и скомандовал: «Давай, пошли!»
Сердар с Зиной сели в середине, так, чтобы их было видно всем. Чары-ага, Иргизов и несколько женщин — с ними рядом. Тотчас Иргизова избрали тамадой, хотя и без того уже было видно, кому вести свадебное веселье. Иргизов, не мешкая, сказал несколько слов о женихе и невесте и дал слово замдиректора фабрики Поповой. Женщина, с хорошо поставленным, командирским голосом, привыкшая распоряжаться и докладывать на собраниях, тут вдруг растерялась. Вроде бы, официальная речь на свадьбе не нужна, а по-простецки, по-свойски — что скажешь? Подумала, посмущалась немного и начала с того, как молоды и красивы новобрачные, какими хорошими делами оба заняты: один в небе летает, а другая — доктор, без нее бы туго пришлось бабонькам. И настроение было бы не такое, как надо, и нормы были бы не такие, как есть. И если уж пошло насчет норм, то без хвастовства скажем, что прядильно-ткацкая фабрика, встав на стахановскую вахту в честь Первого мая, завоевала в соцсоревновании первое место, о чем и докладываем представителю Балтийского флота, товарищу Смирнову. Попова склонилась над соседом-моряком и дотронулась до его бритой головы ладонью. Моряк посмотрел на нее снизу и отвел голову. Все засмеялись. А девчата, сидевшие в конце столов, и не слышавшие, о чем там «напевает» администраторша, начали скандировать: «Горько! Горько! Горько!» Попова поняла, что сказать ей больше ни слова не дадут и тоже закричала: