Разбег

Рыбин Валентин Федорович

— Какую еще цыпочку? — насторожился Юра, подходя к машине. — Ты должен был привезти Таню Русланову. Почему она не приехала?

— Ладно, начальник, только без гонора. Прошу не тянуть. Я сам могу оттянуть кого хочешь. Давай забирай бочки с водой, да я отправлюсь назад. Мне еще сегодня в Небит-Даг надо съездить.

Юра окликнул буровиков, чтобы снимали бочки, и вновь подступил к Барбосу:

— Ты так и не ответил мне — почему не приехала Русланова?

— Слушай, начальник, отстань ты со своей… Это же цыпочка. Ей здесь такой интеллигентной делать нечего. Слова ей не скажи,

пальцем ее не тронь. Слезла на полдороге — пешком идет. И хай себе идет. Прочешет разок по солнцу, да босиком, тогда в другой раз сговорчивее будет…

— Где лаборантка Русланова — я тебя спрашиваю?! — вскипел Юра. — Если обидел — не жди пощады, Барбос.

Барбос никогда не видел таким разъяренным инженера Каюмова. Глядя на него, наступающего со сжатыми кулаками, он попятился к кузову машины, и тут увидел на дороге трех парней. Они узнали его и прибавили шаг.

— Ну, сука! — с яростью выдохнул из себя один из них, самый высокий и мощным, Илья, и схватив за грудки Барбоса, встряхнул сто. — Говоришь, на Колыме был, сволочь! С людьми перестал считаться… С женщинами…

Илья не смог выразить свою ярость в словах и, развернувшись, тяжелыми кулачищами саданул Барбоса в подбородок. Тот снопом повалился на песок. Перевернувшись, вскочил на ноги, но снова наскочил на кулак Ильи и плюхнулся с окровавленным ртом.

— Пантюхин, стой! — закричал Юра. — Это же — самосуд! Стой, я приказываю!

— Приказываешь! — в тон ему отозвался Илья и, приподняв Барбоса за шиворот, долбанул еще раз. — А я не признаю никаких приказаний, когда делаю правое дело. Этот подлец бросил посреди песков босую лаборантку. Пытался изнасиловать, сучий сын. Все шмотки на ней изодрал. Она вырвалась от него, но вся сгорела на солнцепеке. Сейчас там у нас, на буровой, Женька ее отхаживает.

Юра оцепенел — до него сразу не дошел смысл сказанного. Наконец, глотнув воздух, он с ненавистью выговорил:

— Встань, негодяй. Видимо, мало чему научила тебя Колыма.

Барбос поднялся, шатаясь, подошел к кузову и ухватился обеими руками за борт. Стоя так, он всхлипывал и сплевывал кровь.

— Зубы, сволочь, выбил за какую-то шалаву, — канючил он. — Защищают каких-то гнилых интеллигентиков, а рабочему человеку зубы выбивают… Я в суд подам… Вы мне поплатитесь.

— Ну вот что, Барбос, — сказал Юра. — Чтобы сегодня же не было твоей ноги на Вышке. И в Небит-Даге — тоже. Убирайся к чертовой матери, или пойдешь под суд. Лезь в кузов, свезем тебя до поселка, а там как знаешь.

— Лезь, лезь, — поторопил его Илья. — Не хрена тебе тут делать. Я сам тебя с удовольствием свезу до самой станции. Только поспеши с отъездом. Если до вечера не выберешься отсюда, и ребята узнают о твоем поступке, то можешь вообще остаться здесь навсегда… и креста никто не поставит.

На полпути между Вышкой и 107-й буровой Юра, сидевший в кабине рядом с Ильей, посмотрел в заднее смотровое стекло и не увидел в кузове Барбоса.

— Ну-ка, Илюша, останови, что-то не видно!

Они вышли из кабины, заглянули в кузов и оба ухмыльнулись. Затем оглядели местность вокруг, и Юра увидел Барбоса. Широким шагом, полусогнувшись, он шел в сторону железной дороги.

— Ну вот, видишь, —

сказал Илья. — Он и до вечера не продержался — сбежал. Да и правильно сделал, иначе бы Рамазан расквитался с ним сполна.

— Кто такой Рамазан? — насторожился Юра.

— А помбур со сто тридцатой. Он неравнодушен к этой Тане Руслановой. Только и слышишь: «Друзья мои, я испепелен… Я жить не могу без нее!»

Юра промолчал, но почувствовал, как сердце его обволокло неприятным ознобом ревности.

VIII

У Тани от ожога поднялась температура. Вечером девчата, поездом, отвезли ее в Небит-Даг, в больницу.

В больнице Таню поместили в общую палату, сделали все возможное, чтобы облегчить ее страдания. Лежать она не могла — сидела на кровати и с обидой думала, что никогда и ни за что не вернется больше на Вышку — уедет домой, в Грозный. Слава богу, там тоже есть нефтепромыслы, и достаточно КРБ и лабораторий, чтобы спокойно работать и жить без страха быть опозоренной. Особенно ей было обидно то, что она сама вызвалась ехать в Туркмению.

В этом жутком настроении Таня встретила у себя в палате женщину из отдела кадров «Туркменнефти», которая пришла проведать больную. Таня высказала ей все, что думала. Инспектор по кадрам по-матерински пожурила ее:

— Ну зачем совсем уезжать, девочка! Там, в Грозном, люди могут подумать бог знает чего о тебе… и о нас тоже. Предлагаю тебе место в лаборатории управления. Поправится — останешься, не понравится — уезжай, но только не торопись. Тебе необходимо усвоить, что нет плохих рабочих коллективов, но даже в хорошей и крепкой семье есть уроды.

Таня немного успокоилась. На другой день был выходной день, и к ней с утра до вечера шли и шли девчата — знакомые и незнакомые.

Юра Каюмов, после случившегося, вместе с девчатами занимался отправкой Тани в Небит-Даг. В купе, конечно, его не пустили — ехал он в соседнем. И в больницу не пошел он с девчатами — отправился в гостиницу. Переночевав в душном шестиместном номере, утром отправился на базарчик, чтобы купить для Тани гостинцев. На рынке кроме яблок, ничего не нашел. Тощий рыжеусый грузин взвесил ему два килограмма ранета и Юра отправился в больницу. Входя в стерильно чистый коридор, он боялся встретить Таню несчастной и плачущей, и нимало удивился, когда услышал в конце коридора ее звонкий голос. Она с кем-то разговаривала и, судя по ее голосу, была в неплохом настроении. Юра пошел на ее голос и увидел — она стояла у окна, держа в руках розы, а напротив нее — помбур Рамазан. Юра на мгновенье растерялся. Мелькнула мысль: может быть, уйти и не мешать, но было поздно — Таня увидела его.

— Ну вот и товарищ инженер… Юрии Ратхович пожаловал, — сказала Таня, стесненно улыбаясь, и Ратх вновь отметил про себя: «Не вовремя!»

— Здравствуйте, Русланова, — поприветствовал он и сам не понял, почему назвал ее не по имени. Постеснялся Рамазана? Вполне возможно. А может быть оттого, что вновь услышал от нее не «Юра а Юрий Ратхович»?

А дальше вовсе перешел на официальный тон:

— Рад видеть вас в прекрасном настроении. Судя по всему, ожоги ваши проходят?