Разбитое сердце королевы Марго
Шрифт:
А ведь глаза ее ожили.
И теперь Ольга следила за Далматовым, подмечая каждый его жест.
– Есть зеркало, которое убивает… но в отличие от кресла, поймать его нелегко. В последний раз оно исчезло из хранилища улик французской полиции. Есть проклятые картины… и куклы… вещи, история которых задокументирована.
– И вы думаете…
– Два самоубийства и инфаркт – не то совпадение, в которое я готов поверить. – Далматов забрал чашку. – Идемте. Вам надо поспать.
– А вы…
– Наведаюсь
Ольга подчинилась.
Она чувствовала, что засыпает, что держится лишь чудом, и мечтала об одном, чтобы этот странный гость, который вел себя в ее доме по-хозяйски, отстал.
Пусть едет в гостиницу.
И к Надежде.
А Ольга так давно не спала…
Далматов проводил ее наверх, помог лечь и туфли стянул.
– Завтра, – пообещал он. – Мы поговорим обо всем завтра…
Ольга кивнула и закрыла глаза.
Гостиниц в Вилуничах было всего три, и если первые две ютились на окраинах и являли собой весьма печальное зрелище, то «Родион» располагался в центре города. Окна его выходили на площадь, ныне серую, запыленную. Шел дождь, и памятник Ленину мок, и сам вождь выглядел печальным, простуженным.
Портье скучала.
Листала глянцевый журнал, косилась на телевизор – на экране мелькали яркие пятна рекламы. Позевывала. И Далматову обрадовалась, впрочем, радость продлилась недолго. Узнав, о чем речь идет, портье поскучнела: все же труп в номере хоть и был новостью, но отнюдь не той, о которой следовало распространяться.
– Не велено, – буркнула она, вновь склонилась над журналом.
– А если так? – Далматов положил на стойку пятитысячную банкноту.
– Не здесь. – Она покосилась на часы. – Кафе напротив. Через час. Смену сдам и…
– И номер осмотреть…
Ключи она сняла.
– Три тысячи в кассу, оформлю на проживание.
Деньги Далматов выложил без возражений. В конце концов, заказчица возместит.
Номер был… обыкновенным гостиничным номером. Далматов закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться на ускользающем ощущении… иного?
Пожалуй, что так.
Иное.
Холод. Не тот, который от окна, окно пластиковое, закупорено намертво, с такого не сквозит, но холодок есть поземкой по полу. И мурашки по спине, и желание убраться немедленно… но Далматов не собирается уходить.
Он, конечно, не особо чувствителен и даже в чем-то толстокож, но фонит здесь знатно.
Откуда?
Отовсюду.
И ниоткуда конкретно.
Значит, что бы это ни было, его убрали. Конечно, кто оставит столь ценную вещь без присмотра… и одно не понятно: как она сама не боится?
Или знает условие.
Далматов открыл глаза. Он стоял у окна.
– Не так, – ответил Далматов и сделал шаг назад.
На всякий случай.
Условие всегда существует. Девчонка определенно знает… пользуется…
Он кинул взгляд на часы, с неудовольствием отметив, что прошел почти час, а он, Далматов, и не заметил. Бывает.
Но уходить надо.
Портье ждала в кафе, сидела, ерзала, явно нервничала.
– Как вам номер? – поинтересовалась она первым делом.
– Пригласите священника. – Далматов сел. Ему было холодно, и мысли в голове вертелись дурные. О сумке. О том, что из окна шагнуть – это болезненно да и ненадежно. То ли дело яд. Пара капель в сок и вечный сон, спокойный, счастливый даже. – Иначе будут проблемы.
– Девочки убирать не хотят, – пожаловалась женщина. Без панциря формы она выглядела старше.
За сорок. Худощава. Нервозна. Из тех, которые вечно обо всем переживают, даже о том, что совершенно их не касается.
– Говорят, что им неспокойно… будто следит кто… смотрит… и шорохи… у нас мышей нет, а тут шорохи… я и сама теперь… я не верю во всякое такое…
– Позовите священника, – повторил Далматов. – Только нормального… настоящего священника, если понимаете, о чем я.
Она кивнула.
Понимает.
Эта – не из рационалистов, она готова верить и в призраков, и в мстительных душ.
– Вы… вы случайно не…
– Не священник. – Далматов хмыкнул: странно, обычно люди чувствуют, что Далматов и святость – понятия несовместимые. – Но меня пригласили разобраться.
– Жена?
– Жена. Приходила?
– Меня Настей звать, – представилась портье. – И вы бы поели, а то бледный совсем… у меня дочь-диабетик, но такая бестолковая, совсем не следит, что ест… а ведь это опасно. И как пропустит завтрак, то потом плохо… прям как вам. Поешьте. Здесь очень хорошо готовят.
Совет стоил того, чтобы им воспользоваться.
Не то чтобы Далматов был голоден, скорее должен был бы быть, но в последнее время некоторые ощущения, обыкновенные по сути своей для каждого человека, притупились. И голода он не испытывал, как почти не испытывал и жажды.
Не чувствовал холода или жары.
Вряд ли это было нормально, но Далматов вновь кривил душой, позволяя себе не обращать внимания на этакие неудобства. Да и неудобства ли?
Он заказал комплексный обед, как и Настя, которая с преувеличенным вниманием разглядывала тарелку с борщом. Тот был наваристым и пах аппетитно, но – очередная несуразность – вкуса его Далматов не ощутил.