Разбитое сердце королевы Марго
Шрифт:
С герцогом Гизом она столкнулась вовсе не случайно, хотя, конечно, обставила эту встречу именно так, ведь в Лувре были приняты некие правила игры, которые таким образом делали саму игру интересней.
Очередной бал.
Веселье.
И бесконечное счастье, совершенно беспричинное, вместе с тем оглушающее. Маргарита словно пьяна, пусть и не пила сегодня вина. Во всяком случае, не столько, чтобы потерять голову.
Она танцевала.
Ах, до чего же
Юная принцесса была и вправду хороша.
– Я вас знаю, – сказал очередной ее кавалер, появившийся при дворе недавно, но Маргарита довольно уже слышала о нем, чтобы влюбиться. Что поделать, влюблялась она легко, к вящей ярости Эдуарда, не способного ничего-то с этой любовью поделать.
Он, глупец этакий, вздумал Маргариту сторожить.
И приставил к ее покоям верных своих людей, чтобы убивали всех мужчин, которые выйдут ночью… ну или войдут. Маргарита не уточняла. Узнав об этакой глупости, она лишь посмеялась: в ее покои вело множество путей…
– И я знаю вас. – Она ослепительно улыбнулась де Гизу, который ответил на эту улыбку своей. Придворные дамы полагали ее безмерно очаровательной. – Вы тот несносный мальчишка, который отказался служить мне в Амбаузе…
– Неужели?! – притворно ужаснулся де Гиз. – А мне помнится, что это вы отвергли меня, предпочтя бедолагу…
Он сделал вид, будто забыл имя. А Маргарита не стала напоминать. Ее верный паж, ее тень, которая уже тогда питала ее своей любовью, погиб.
– Увы, он оставил меня. – Она вздохнула непритворно, поскольку вполне искренне горевала о том, что жизнь была так жестока. – Он был слишком хорош, чтобы Господь оставил его среди людей.
– К моей радости.
– Вы жестоки.
– Вы уже тогда узрели эту мою черту. – Де Гиз поклонился. – Увы, ничего не могу с собой поделать. Жестокость – часть меня… но и она может быть привлекательной.
Маргарита верила.
Он был весь привлекателен, высокий и статный, светловолосый, одновременно прекрасный, будто ангел Господень, и порочный. Ее влекло к нему, влекло неудержимо, как пожалуй, не влекло до сего дня ни к одному другому мужчине.
Еще немного, и она вовсе потеряет голову.
Так и случилось.
Это не было истинной любовью, не той, которую прославляют менестрели, рассказывая истории о чувствах возвышенных и прекрасных. Нет, эта была животная всепоглощающая страсть, которая
Карл смеялся:
– Смотри, сестренка, этак ты и про других забудешь. – И спеша утвердить собственную власть, брата над сестрой, короля над верною своей подданной, он целовал ее.
Маргарита отвечала.
И все же, даже в этом поцелуе не забыла о своем Генрихе.
Он был чудесен. И чем больше узнавала она его как мужчину и как человека, тем сильней проникалась симпатией. Он не ревновал Маргариту, не исходил злобой, как несчастный Эдуард, общества которого она теперь избегала. Он был неутомим и обладал большой фантазией.
А еще он говорил о любви.
– Ты чудесная девочка, – сказал он однажды. – И такая одинокая…
– Разве я одинока?
– А разве нет? – Генрих лежал в постели и, обнаженный, был прекрасен. Он напоминал Маргарите одну из матушкиных статуй, правда, ожившую и тем втройне драгоценную.
– Меня любят.
– Тобой пользуются… всех мужчин влечет твоя красота. Но что они знают о душе?
– А ты… – Она вдруг испытала преогромную обиду. – Что ты знаешь о моей душе?
– Ничего, – охотно согласился де Гиз. – Но я узнаю. Если будет на то твое желание. Станешь моею женой?
Она согласилась. Почему бы и нет? Чем он хуже дона Карлоса [2] ? Или того же принца Себастьяна [3] , который и на портрете умудрялся выглядеть отвратительным, хотя все знают, что придворные портреты пишутся с великим преувеличением.
И пожалуй, с де Гизом Маргарита может стать счастливой.
Вот только матушка так не считала.
2
Сын испанского короля Филиппа II.
3
Сын португальской королевы.
– Потаскуха! – Она отвесила Маргарите ощутимую пощечину. – Ты и вправду думаешь, что нужна ему? Ему нужна твоя кровь! Королевская кровь…
Она говорила.
О Гизах, замысливших взойти на престол. О глупости и распутстве Маргариты. О непристойном ее поведении, о котором знают, кажется, все… о многих иных вещах. И Маргарита слушала, надеясь, что, когда матушка выговорится – а ведь должно же было это когда-нибудь случиться? – ей позволят сказать хоть слово.