Разбитое сердце королевы Марго
Шрифт:
Думалось отстраненно. Сознание словно раздвоилось. Одна половина рвалась на свободу, била по жесткой руке, тянулась к лицу, а вторая меланхолично подсчитывала, сколько осталось времени.
Малость.
И когда перед глазами заплясала разноцветная мошкара, рука вдруг разжалась.
– Рыжая… – Голос Далматова доносился издали. – Я тебя сам когда-нибудь прибью…
Она хотела ответить, но закашлялась. И кашляла долго, болезненно, чувствуя, как рвутся от этого кашля легкие,
Ее вывернуло на белый снег. А когда попыталась встать, то поняла, что не сможет.
Далматов поднял рывком, обнял, прижал к себе.
– Ну скажи, что тебе в машине не сиделось-то?
– Я… – Горло болело, и Саломея трогала его, щупала.
И сдерживала слезы.
Это ведь нормально, плакать, если тебя едва не убили?
– Все уже… все… успокойся… бестолковое ты создание, рыжая.
– А… а сам… т-толковое…
– Какое уж есть. – Он коснулся губами лба. – Выпить хочешь?
– Яду?
– Можно и яду, но вообще вискарь имеется.
– Х-хочу… н-но ты поведешь… п-потом…
– Не вопрос.
Серебряная фляжка. И виски, отдающее сивухой. Вспомнилось, что мама именовала виски самогоном. И пускай… горло обожгло, и желудок тоже, зато вдруг стало тепло.
– Хватит. – Далматов отнял фляжку.
Нехороший человек.
– Мне пьяная жена без надобности.
– Тебе вообще жена без надобности.
– Не скажи. – Он сунул фляжку во внутренний карман. – Ты мне очень даже пригодишься, но сначала давай с этим героем разберемся.
Человек лежал на снегу, плашмя лежал, руки раскинув.
– Что ты с ним…
– Жив. Я не сильно его ударил.
– Ты его…
– Думаешь, следовало просто попросить, мол, любезный, не будете ли вы столь добры отпустить мою жену… эй ты, герой. Поднимайся. Я знаю, что ты уже очнулся.
Человек зашевелился и сел.
– Ведьма…
Он трогал голову и на руки смотрел, которые в темноте казались черными, и Саломея не сразу сообразила, что это – из-за крови.
– Ты меня убил…
– Еще нет. – Далматов разжал руки. – Но в перспективе – возможно. Сможешь стоять?
Саломея кивнула: постарается. И все равно на всякий случай вцепилась в его кожанку: так оно надежней.
– Ты меня убил. – Он не пытался встать, держался за голову и раскачивался из стороны в сторону. Кровь капала на снег и как-то много ее было. – Убил… она виновата…
– В чем?
– Во всем… – Он отнял руки от головы, уставился на них и заскулил. – В крови… все в крови… всюду кровь… ведьмы пляшут… ведьма смеется!
Совершенно безумные глаза уставились на Саломею.
– Эта ведьма некоторое время смеяться не сможет, – ответил Далматов и, схватив безумца за шиворот, дернул. –
– Ведьма…
Он шел, спотыкаясь, покачиваясь, будто пьяный, а кровь все текла и текла.
– Ты его не слишком сильно? – сиплым шепотом поинтересовалась Саломея.
– На коже головы множество мелких сосудов, которые очень легко рвутся и кровят сильно. – Далматов не выглядел обеспокоенным. – Царапина. Но вид жутковатый.
– А полиция…
Он вздохнул:
– Опоздали.
– Ольга…
…Ольга сидела в гостиной.
Новогодняя елка, украшенная белой мишурой и красными шарами. Огоньки переливаются, дразнят. И отсветы их скользят по белому лицу.
Она нарядилась.
Белое платье с меховым жилетом. Платье длинное, неуловимо похожее на свадебное. Волосы уложены. На руках – маникюр. А вместо лица – темное месиво.
– Самоубийство, – с убежденностью произнес полный полицейский. – Явное самоубийство.
– Нет. – Далматов покачал головой. – Мы разговаривали незадолго до… ее смерти. И планировали встретиться завтра. Она сказала, что ждет гостей.
– Соврала.
Похоже, что версия самоубийства полицию более чем устраивала, и об иных она думать не хотела.
– Сами ж сказали, что дамочка в депрессии была. – Полицейский был настроен миролюбиво. – Вот и решилась…
– Душу сгубила, – мрачно произнес отец Варвары, который сидел на узеньком диванчике и взгляда с Саломеи не сводил. – Ведьма ее с пути истинного свела.
– Она нарядилась, – заметила Саломея. Под взглядом фанатика и борца с ведьмами она чувствовала себя на редкость неуютно.
– И явно готовилась…
– К самоубийству и готовилась. Решила небось, что в том мире с покойным муженьком встретится. Вот и навела марафет… дамочки, они вообще самоубиваются так, чтоб в гробу лежать красиво.
– Тогда зачем в лицо стрелять?
– Чтоб быстро. Самоубийство, – жестче произнес полицейский. – И лучше бы вам, господа хорошие, без самоуправства, а то ж… ежели убийство, то кто убил, когда окромя вас тут никого? Понятно?
Далматов кивнул: понятно.
Никого.
И кто бы ни был в доме, а в доме явно кто-то был, он нашел способ покинуть его… или не нашел?
– Спасибо. – Далматов взял Саломею за руку и руку эту тихонько сжал. – Мы если вам не нужны, то поедем, ладно? А то устали… ночь на дворе.
– Езжайте, – вернувшись к прежнему, равнодушно-отстраненному тону, разрешил полицейский. – Только в городе подзадержитеся на денек-другой, пока формальности уладим…
– Конечно. А…
– А гражданина мы сами до города доставим.