Разбойник и леди Анна
Шрифт:
Усевшись наконец на лошадей и прикрепив к седлам сумки с провиантом: вином, сыром и хлебом, они двинулись на Хай-Холборн, а оттуда через Сент-Джайлз на Оксфордскую дорогу. Вонь и пыль здесь были почти непереносимыми, и дышать становилось все труднее, по мере того как солнце близилось к зениту.
Словно и не свирепствовала чума, улицы были запружены народом – мужчинами, женщинами, детьми, нищими, жонглерами, карманными воришками, подмастерьями, нагруженными своим товаром, державшими путь на ярмарку, расположившуюся вокруг места казни. Газетчики продавали
– Вам газету, сэр? – спросил газетчик, потянув Джона за штанину. – Там Джек Клинч сообщает имена сотни мужчин, которым наставил рога.
– В таком случае, добрый газетчик, Джек утаил от тебя по крайней мере сотню имен. – Джон в этом не сомневался.
Улица полого поднималась вверх, и Анна увидела пресловутое дерево с тремя ответвлениями, знаменитое дерево Тайберна с болтавшимися на нем трупами.
Рядом с виселицей царило неуместное веселье. Ручная медведица в женской одежде танцевала под звуки лютни. Анна отвернулась.
– Неужели для преступников не существует более милосердной казни, Джон?
– Вероятно, нет, – ответил Джон. – Пока простые люди не научатся жить с достоинством, им не позволят с достоинством умирать.
Чтобы успокоить Анну, Джон поцеловал ее в макушку и продолжал смотреть на место казни, пока мог видеть трупы. Завтра их место займут еще двадцать четыре смертника, и столько же послезавтра. Кража собственности ценой в пять фунтов считается в Англии Карла Стюарта тяжким преступлением, Тайберн не страдал от недостатка приговоренных, в том числе женщин, а то и детей.
Джона ждала казнь через повешение или еще более тяжкая участь за семь лет разбойничьей жизни и грабежей на больших дорогах, Анна спасла его своей любовью. Он уже дважды обязан ей жизнью, и хотя прежний Джон Гилберт посмеялся бы над такой сентиментальностью, теперешний вознамерился заставить ее гордиться им.
Его обещание королю не было пустым звуком с целью добиться прощения. В то же время звезды повелевали ему не чуждаться Уиттлвудского леса. Он знал, что каждое ограбление на Оксфордской дороге будет приписываться ему, и рано или поздно он будет вынужден защищаться от констеблей.
Когда они миновали Тайберн, людские толпы поредели, и теперь лошади свободно двигались по расстилавшейся перед ними Оксфордской дороге.
Анна старалась сидеть как можно прямее – ноги ее обвивали луку седла. Ей хотелось опереться головой, которая все еще болела, о его грудь, как это было, когда они ехали из Беруэлл-Холла почти месяц назад. Но она не посмела, полагая, что его ужасная рана еще не совсем зажила, хотя он не подавал виду.
Анна попыталась сесть поудобнее. Ей многое хотелось рассказать Джону, в том числе и весьма деликатные вещи, рассказать прямо сейчас, не откладывая в долгий ящик. Чем дальше, тем это будет труднее. Анна обернулась и увидела, что доктор и Кейт оживленно беседуют. Наконец Анна решилась заговорить о том, что, несомненно, занимало мысли обоих.
– Джон!
– Да, – отозвался он.
Жар его дыхания
– Мы должны быть откровенны друг с другом, – сказала Анна. – О чем бы ни шла речь.
– Разумеется, радость моя, говори, я весь внимание.
Джон хотел рассказать Анне правду, не дожидаясь, когда она сама заведет об этом разговор. Леди Каслмейн поклялась, что и она, и доктор будут хранить молчание, но теперь в этом уже нет нужды.
Джон про себя улыбнулся. По правде говоря, ему хотелось знать, что думает Анна, его умная прекрасная Анна, о мужском естестве.
Анна откашлялась.
– Джон, ты уверен, что не понял меня?
– Разумеется, – ответил Джон, прижимаясь лицом к ее затылку. – Умоляю тебя, моя любовь, продолжай.
– Слушай внимательно, чтобы правильно понять меня.
– Продолжай, Анна, пока не забыла, что хотела сказать.
– Это невозможно забыть, – ответила Анна очень серьезно.
– В таком случае выкладывай все, – сказал Джон, – без утайки.
– Джон, я просто хотела сказать, что люблю тебя за то, что ты самый лучший человек на свете, а вовсе не потому, что питаю к тебе страсть, и ты доставляешь мне наслаждение. Этого наслаждения я никогда не забуду. – Анна умолкла, не зная, как закончить свою речь.
Джон тоже молчал, ожидая окончания этой тирады, все крепче прижимая Анну к себе.
– Прекрасно сказано, моя сладостная Анна. Я и в самом деле счастливчик, несмотря на… ну, несмотря на свое состояние. Не назвать ли нам его так из деликатности?
– Как хочешь, – вздохнула Анна. – Джон!
– Да, мой ангел.
– Это я навлекла на нас такую судьбу, нарушив обет целомудрия, я в ответе за то, что случилось с твоим… с тобой…
Джон дрожал от желания.
Неужели ей предстоит вернуться к целомудренному образу жизни? Его тело, прежде зажигавшее в ней страсть, зажигало ее и теперь.
– Джон!
– Да, любовь моя!
– Помнишь, когда мы были у Нелл?
– Кое-что помню.
Неужели он ее дразнит? Неужели не может говорить серьезно на столь серьезную тему?
– Мы сидели у камина, и ты кормил меня клубникой.
– Спелой и сочной, – сказал он, причмокнув губами.
– Джон!
– Да, моя прелесть?
– Господи! Я хотела поговорить вовсе не о клубнике. Ты тогда сказал, что любовь нечто большее, чем близость.
– Да, что-то такое я говорил, моя дорогая Анна.
– В таком случае объясни, что ты имел в виду.
– Дай подумать, – сказал Джон, уже раскаиваясь, что поддразнивал ее, потому что шутка зашла слишком далеко.
– Ты забыл?
– Нет, но это нечто такое, о чем нельзя говорить во время тряски на Оксфордской дороге.
Джон подался вперед и коснулся языком ее уха, любовно и медленно проводя им по нежным его изгибам, а потом прикусил мочку.
– Я покажу тебе, моя дорогая.
Она вздрогнула, но не от холода, потому что жар распространился от низа ее живота по всему телу. О Господи, сможет ли она оказаться достаточно сильной, чтобы перенести страдание Джона, если страдает сама?