Разбуди меня рано [Рассказы, повесть]

Усанин Кирилл

— Петьку отпустите к нам! Хорошо?

Она не оборачивается, не слышит моих слов. И непонятно, простила она нас или нет, поняла ли… Мы так и объясняем Смирнову, когда он выходит из будки, но он отвечает одно:

— Я слышал.

«Тоже не верит», — с обидою думаю я и снова смотрю в степь, но женщины уже не видать.

Это было две недели назад. Мальчик больше не приходил. Неделю мы ждали его, а там дела и заботы оттолкнули мысль о Петьке в сторону, и мы примирились с тем, что мальчику навсегда заказана сюда дорога. Значит, не зря не поверил Смирнов, прав оказался, и, наверно, потому никто не решался

сказать, чтоб он сходил к родителям Петьки. Смирнов подолгу молчал, часто, отдыхая, сидел лицом к шоссе и о чем-то думал. Его состояние отражалось и на нас. Прав был Федор, когда говорил: «Скучно». А тут, как назло, испортилась погода.

И вот с каждой минутой все ближе и ближе к нам Петька. Он торопится, скользит по мокрой траве. А мы, вместо того чтобы встретить его, как подобает, принимаемся за работу, начинаем таскать ставший более тяжелым и скользким лес.

Я ищу поддержки у Виктора Ивановича, у Федора, но они молчат. А Смирнов уже ведет счет:

— …Пять… Восемь… Одиннадцать…

Впервые хочется, чтоб он замолчал.

Мы кружимся по замкнутому пути — от штабеля к клети, от клети к штабелю, все быстрее и быстрее. А мальчик приближается. Я слежу за Смирновым и не сразу замечаю, что он не такой, как всегда. Усталости в нем не чувствуется. Он ловко подбрасывает на плечо грузное бревно, легко, молодцевато шагает с ним, ничуть не пригибаясь, и голос не хрипловатый, а твердый, спокойный. Я невольно подчиняюсь ритму его движений, а потом мне уже кажется, что он движет всеми нами, как добрый рулевой, и мы только успеваем за ним идти. Пот застилает глаза, уже дышишь неровно, но стоит Смирнову пройти рядом, как снова приободряешься, и бревно само летит на плечо, и дорогу до клети преодолеваешь незаметно. А мальчик где-то совсем рядом.

— Все! — это голос Смирнова.

— Всё, всё! — эхом докатывается до меня, и я тоже повторяю, и кто-то еще подхватывает, тонко и весело: — Всё!

Оглядываюсь — у будки стоит Петька и улыбается.

Мы подходим к нему, здороваемся. Мальчик бережно кладет холодную ладонь в наши разгоряченные смолистые руки, говорит:

— Ой, какие липучие!

Смирнов садится на скамью, мучительно долго отыскивает что-то во внутреннем кармане, наконец вытаскивает маленький сверток, посеревший от пыли, разворачивает его, и мы видим черную статуэтку металлурга, смотрящего из-под руки.

— Это для тебя, Петя, гостинец берег. Шахтера хотел, да не выдумали, знать, еще их. Но ничего, и этот подойдет. Бери. — И улыбается впервые за долгое время.

Крупные капли дождя громко ударяют о землю, и тотчас налетает упругий порыв ветра, словно внезапно в густом саду зашумели деревья.

— Вот и дождь, — говорит Виктор Иванович. — В будку все!

Пока устраиваемся поудобнее в тесной, полутемной будке, дождь уже разгулялся. В проем двери видно, как пенятся и пузырятся лужи, как с глинистого бугра растекаются, стремясь в низину, мутные ручьи. Будоражащий шум пробужденной природы не может заглушить тонкого голоса мальчика, устроившегося между колен Смирнова.

— Мамка не хотела пускать, в деревню увезла. Я там скучал без вас. А вернулись — сказала: «Иди». Только боялась, как бы дождь не застал. А я вот успел.

— Мы тоже успели.

— Это хорошо.

А дождь уже идет неравномерно. Он то ослабевает, то

усиливается, и чувствуется, что скоро он кончится и уйдет дальше, к городу.

За что мы любим

— Значит, муж в заключении? К нему едешь? — переспросил шофер после долгого молчания и внимательно посмотрел на сидевшую рядом с ним женщину.

Женщина заметила его пристальный взгляд, смутилась и быстро ответила:

— Да, к нему.

Она поправила на голове газовую косынку и стала смотреть вперед. Дорога шла степью, выгоревшей от жары. Машина ехала быстро, но ветер почти не чувствовался, и в кабине было душно, пахло бензином и горячей пылью.

Лицо у шофера крупное, волосы, подстриженные под бокс, курчавились, и шофер часто поправлял их растопыренными пальцами правой руки, поглядывая при этом в зеркальце, приделанное над ветровым стеклом.

Вот он снова поправил волосы, и женщина, взглянув на него, впервые улыбнулась за весь долгий, томительный путь.

…Шофер встретил ее у железнодорожного переезда, недалеко от шахтерского поселка, и согласился подвезти до сто пятого километра. Она коротко и неохотно сказала ему о цели своей поездки, да и он не настаивал, и только когда они уже проехали половину пути, шофер узнал, зачем и куда она едет, более подробно.

— Как звать-то? Может, знаю. Я ведь встречался со многими.

Женщина, помолчав немного, назвала имя. Шофер шепотом повторил это имя несколько раз и вдруг воскликнул:

— Тихий такой, скромный! Да и он должен знать меня. Спроси у него про Лобкова. Скажи, мордастый такой, кучерявый. — Он заулыбался, ладонью провел по волосам.

— Хорошо, я передам, — сказала женщина, и они снова замолчали.

Был полдень, солнце палило нещадно, но женщина стоически переносила и жару, и длинную дорогу, которая, казалось, никогда не кончится.

Она несколько раз взглянула на спидометр, и Лобков тотчас же ее успокоил:

— Ничего, еще километров пятьдесят всего-то и наберется.

Вдруг он резко свернул с дороги, женщина с удивлением и вопросом посмотрела на него.

— Тут колодец. Вода холодная, ключевая, — отрывисто бросил Лобков.

Действительно, она вскоре увидела низкий деревянный сруб колодца, к которому вплотную подкатил Лобков. Он открыл дверцу, вылез из кабины, но женщина продолжала сидеть.

— Вы что, пить не хотите? — спросил Лобков.

Женщина послушно дернула ручку дверцы вниз, но ручка не поддавалась.

— Она у меня с капризом, — засмеялся Лобков.

Он обежал машину, рывком распахнул дверцу и протянул руки.

— Тут высоко.

— Спасибо. Я сама, — сказала женщина и выставила ногу, обутую в туфлю.

Край юбки за что-то зацепился, а нога по инерции опускалась все ниже, ища опоры, и Лобков не выдержал, подхватил женщину, на какое-то мгновение прижал к себе и поставил на землю.

Женщина одернула юбку, вся вспыхнула и, не глядя на шофера, пошла к дороге. Он преградил ей путь и, волнуясь, разводя руками, заговорил:

— Куда же вы? Постойте. Я ведь помочь хотел. Ничего худого не сделал… Ну, извините, если что не так…