Разбуди меня рано [Рассказы, повесть]
Шрифт:
Так было в прошлый раз и позапрошлый, так было и сегодня. Не удалось Семену и на этот раз убедить скупщика, он чувствовал, что опять обманут, и от этого на душе становилось еще горше и тоскливей.
«И надо же так», — думал он дорогой и мысленно представлял рыжего скупщика, слышал его веские слова, видел себя, жалкого, понуренного, и глубоко вздыхал.
Успокоился он только тогда, когда переступил порог ресторана. В неделю раз после продажи шкурок заходил он сюда по пути домой. Семен не поднимался на второй этаж, в общий зал, а проходил к буфету, заказывал стакан водки, бутерброд с рыбой, отходил к столу
И сейчас он старательно очистил у порога снег с валенок, прошел к буфету, но продавщицы не оказалось на месте. Он повернулся к широкой лестнице, которая вела на второй этаж, и увидел толстого, мордастого швейцара. Швейцар неподвижно стоял на середине лестницы, прикрыв глаза. «Как он может так, стоя дремать? — подумал Семен. — Я бы не смог». Он чувствовал свое превосходство перед этим служителем порядка, который был куда моложе его, Семена. Вот уже минуты три прошло, а он все стоит и не шелохнется. Буфетчицы все не было, смотреть на сонного швейцара надоело, музыка и веселые голоса раздражали. Семен подошел к гардеробщице, но та не знала, где пропадает буфетчица, посоветовала:
— Разденьтесь да пройдите наверх. Там удобнее.
— А это возможно?
— Отчего же нельзя.
Семен снял полушубок, шапку, остался в помятом пиджачке, в ватных брюках и доходящих до колен серых валенках. Он хотел спросить у гардеробщицы, пустят ли его в таком наряде, но раздумал и, взглянув на швейцара, продолжавшего дремать, направился к лестнице. «Куда прешь?» — такие слова он услышит сейчас, и Семен приготовился к ответу. Остановившись напротив швейцара, взглянул на него. На Семена уставились равнодушные пустые глаза.
— Здравствуйте, — сказал Семен и, обойдя швейцара, заторопился наверх.
Не задерживаясь у стеклянных дверей, вошел в зал и остановился, растерянный и удивленный. Зал был светлый, просторный, с высоким потолком. Огромные, почти до пола, окна, столы, накрытые белыми скатертями, официантки в белых фартуках, хрустальные люстры — всего этого не ожидал увидеть Семен. В своей грубой одежде он почувствовал себя неловко, попятился к двери, но к нему уже подходила молоденькая официантка. Она вежливо пригласила его. Он, вконец растерянный, высоко поднимая ноги, шел следом за девушкой, сел за стол, возле которого остановилась официантка.
— Что будете заказывать?
— Мне бы водки.
— Сколько?
— Стакан.
— Двести пятьдесят граммов?
— Да, — сказал старик.
— А еще?
— Бутерброд с рыбой.
— С какой?
— С любой.
Официантка улыбнулась.
— Это все?
Она ушла, а Семен, вспотев от расспросов, уперся в спинку стула и смотрел на отливающую белизной скатерть, не решаясь положить на нее свои тяжелые, почерневшие руки, и они лежали у него на коленях.
Ему принесли водку и бутерброд. Он налил полный фужер, съел бутерброд, вспомнил, что не расплатился, полез в карман за деньгами и оглянулся. К нему, улыбаясь, приближался Горюнов. Придвинув стул, сел рядом с Семеном, кинул взгляд на стол, потом внимательно, с прищуром, посмотрел на старика.
— Ты как сюда попал?
— Разве нельзя? — буркнул Семен.
— Ну,
— Случайно.
— Э, Семен, не завирайся. Я тебя знаю не первый годок. Ты воробей стреляный… Как погляжу, все обижаешься. Зря. Приходи в наш совет — простим.
— Я не провинился, — вспыхнул Семен. — Хватит, стыдобушку принял, больше не желаю.
— Отсталый ты, Семен, как погляжу.
— Я своим умом живу, — ответил Семен и подумал: «Дернул меня черт сюда зайти».
Недолюбливал Семен Горюнова, и нелюбовь эта давно уже зрела, а началась она с того, что вот так же однажды подсел Горюнов к Семену и принялся агитировать: мол, все ты, Семен, один да один, общества не признаешь, возьми да походи по домам, бумажки разнеси. Отказался Семен, ушел рассерженный в тот день со двора. Думал, Горюнов отстанет, но тот как банный лист прилип к нему, настоял все-таки на своем. Пришлось взять пригласительные билеты и топать на одну из дальних улиц поселка. Начал с крайнего дома. Хозяин стоял у ворот, Семен протянул ему листок.
— Куда? — спросил хозяин, насупившись.
— Там написано.
— Э, мил друг, подожди. Ты объясни мне. Может, в суд вызывают.
Нахальный попался мужик. Все выспрашивал, а потом вдруг засмеялся:
— Я подумал, ты из милиции.
— Как же так?
— Да тут все один ходил, пронюхивал, как и что. Так я, грешным делом, подумал: тебя тоже, видать, подсунули.
Побагровел Семен: что же это, на старости лет от всякого прохожего срам принимать? Всегда уважением пользовался, на пенсию с почетом проводили, сам секретарь парторганизации Першин грамоту вручил, было за что: ни много ни мало тридцать лет плотничал, не бегал с места на место, как другие, исправным считался, слова худого не слышал.
На другой день вернул бумажки Горюнову, а тот неожиданно накричал на него. Потом извинялся, приходил к Семену домой, но Семен не думал прощать. Кто он ему, брат или сват, хотя можно сказать — сосед, на одной улице живут, да ведь соседи разные бывают; Горюнов как раз из таких, которых лучше не знать. Надо же, при жильцах во дворе накричал, как на мальчишку. Но Горюнов не отставал, и старик опять смирился: «Бог с ним, схожу в ихний совет, послушаю».
А что вышло из этого? Над ним снова посмеялись, да еще как. Сначала все шло хорошо. Привел Горюнов его в кабинет, с пенсионерами познакомил. Многие радостно восклицали:
— Это ты, Семен Егорыч? Мы думали — пропал человек!
Даже разволновался Семен. Вот, оказывается, помнят его, не забывают. Подумал: взять бы да заглянуть на шахту, к своим. Как ушел на пенсию, не появлялся, а на улицах поселка почти не показывался. Две дороги всего у него: из дома на озеро да из дома до конторы. А считай — два года уже пролетело.
Потом все пенсионеры потянулись гуськом в зрительный зал. Оказывается, собрание намечается. Первым слово взял председатель этого старческого совета, бойко говорил, интересно. Внимательно слушал его Семен, и вдруг словно выстрелил в него: стал председатель о нем, о Семене, говорить, скажет слово — в зале смех, кто-то выкрикнул: