Разбуди меня рано [Рассказы, повесть]
Шрифт:
Семен вдруг остановился, и Горюнов наехал на него.
— Ты чего? — спросил он.
— Я, кажется, что-то выронил, — зашарил по карманам Семен, потом свернул с лыжни. — Передохни, я сейчас.
Он поехал обратно. За бугром остановился. Нет, он обязательно должен был вернуться. Должен был помочь этому горбатенькому одинокому кустику, прикорнувшему на склоне бугра. Его нижние ветки шевелил ветер, и старик осторожно закидал их снегом, ухлопал его варежками. «Вот так теплее будет, да и от мышей защита. И так вон сколько погрызли». Возле кустика сеялись мелкие мышиные следы.
— Ну,
Семен кивнул головой, но не посмотрел на соседа. Ему показалось, что Горюнов догадывается, зачем он возвращался. Надо бы обогнать его, поехать впереди, а Семен продолжал ехать рядом. «Ну и пусть, — подумал он. — Мне-то какое дело. Чего я таюсь, вот возьму да и расскажу».
И он бы не выдержал, рассказал, если бы молчание затянулось надолго, когда терпеть стало бы невмоготу, но Горюнов спросил его раньше:
— Семен Егорович, верно, что ты родом из деревни?
— Чего? — не расслышал Семен, ожидавший от Горюнова совсем другого вопроса.
— В деревне, спрашиваю, родился?
— А, из деревни я, — охотно отозвался Семен. — Есть такая деревня, Устьянцевой прозывается.
— Это за Миассом, кажется? Там еще черемухи много.
— Роща целая была, — вздохнул Семен. — Такая роща, на загляденье всем росла, а ноне обломали ее окончательно. Как понаедут из города разные приезжие, так ветками ломают, а иные дерево под корень — и нет дерева.
— Н-да… — протянул Горюнов. — Не вывелись еще вредители. В газету бы таких, чтоб почувствовали.
— Выдрать бы каждого, как в старину бывало за воровство. Вот дело было бы. А то зряшнее все это — газета и прочее, — Семен тяжко вздохнул. — Испоганился народ, свое кровное не бережет.
— Зря ты, Семен Егорыч, на весь народ. Не весь, а отдельные личности, — поправил его Горюнов, но Семен только еще раз вздохнул и ничего не ответил, а спутник, помолчав, добавил: — А я вот в деревне не был лет двадцать пять, не меньше. Забыл, как земля пахнет, как рожь колосится. А ведь тоже родился в деревне в Тамбовской области, деревня моя Потаповка. Не слышал?
— Нет, не приходилось.
— Всю жизнь в городе, — продолжал Горюнов, — а в последнее время здесь, в поселке. Некогда и выбраться. И родные в деревне есть, зовут погостить, а времени вот не хватает.
— Чем по заседаниям шляться, взял бы да и съездил, — усмехнулся Семен и посмотрел на Горюнова внимательным, пристальным взглядом. Он решил, что сейчас его спутник начнет вздыхать, жалобиться, и любопытство Семена охватило: а каково будет выражение лица Горюнова, наверно, очень грустное, — но ошибся Семен и пожалел, что сказал эти слова и что взглянул именно тогда, когда не следовало бы ему этого делать. Только на миг заметил Семен грусть на лице, но миг прошел, и на Семена смотрел прежний Горюнов, тот, который просил его разнести пригласительные билеты, который затянул его на совет пенсионеров, который разговаривал с ним вчера в ресторане. «Как тот швейцар», — подумал Семен, и сам не мог сказать, почему такое странное сравнение пришло
— Эх, Семен Егорыч, односторонне относишься ты к жизни, для тебя главное — свое удовольствие, а общественное как?
Семен поморщился, как от зубной боли. Теперь непременно надо обогнать Горюнова, поехать впереди. Пускай говорит в спину, сколько ему влезет. Но даже попытки не сделал, а продолжал скользить рядом с Горюновым по твердому насту. А спутник продолжал говорить однотонно, словно по бумаге читал:
— Да, мир еще наш не устроен, а хочется, чтоб все вокруг было хорошо, ладно и весело, чтоб лет через двадцать было как при коммунизме. Этого еще нет. Но будет, верю — будет. Трудно воспитывать человека. Я много лет работал в разных организациях, и все больше — в месткоме, в завкоме, в шахткоме. Вот на пенсии сейчас, но не могу без дела. Это приносит мне радость. Я чувствую, что живу не зря.
Он говорил, не останавливаясь, не делая пауз, словно торопился высказаться. А Семену вдруг показалось, что Горюнов как бы извиняется перед ним. Не осуждает, а именно извиняется за то, что вот ему не пришлось за эти двадцать лет побывать в деревне, что эта проклятущая жизнь заела его, и чтобы оправдать себя перед ней, он и говорит сейчас Семену все это. И Семен посмотрел на Горюнова сочувствующим взглядом, и Горюнов, натолкнувшись на этот взгляд, вдруг смешался, замолчал, а потом, помолчав, сказал глухим, усталым голосом:
— А ветер будто стих. Легче идти стало.
— В низину спустились. Здесь завсегда тише, — ответил Семен и подумал: «Ага, все-таки проняло!» И ему почему-то стало радостно и легко, словно ехал он снова один. Он почувствовал, что не так уж и страшен этот Горюнов, что за его скользкими, надоедливыми словами таится тот, которого хотел бы знать и видеть Семен, чтоб приблизить к себе, начать уважать и ценить. И неожиданно он признался:
— Я никакую пуговицу не терял, а вот к такой же березке, как вон та, подъезжал, ветки ее снегом прикрывал.
В стороне от них, на подъеме, росло горбатенькое деревце, и к нему свернул Семен. Не обращая внимания на то, удивлен его спутник или нет, он присел на корточки возле кустика, освободил от снега нижние ветки и, не оборачиваясь, зная, что Горюнов стоит рядом с ним, позвал его:
— Поди сюда. Видишь?
— Что это? — присаживаясь на корточки, спросил Горюнов.
— Это?.. Вот отгадай. — Семен, улыбаясь, взглянул на соседа. Нет, не ошибся: действительно проняло, иначе не смотрел бы сейчас так восторженно и с радостным любопытством.
— Не знаешь? — весело переспросил Семен. — Это жилище горностая. Просунь руку. Ну, смелее!
Горюнов сунул руку в дыру и натолкнулся на что-то мягкое, теплое. Он отдернул руку. Семен засмеялся.
— Верно, только что ушел. А куда ушел? — Он хитро подмигнул Горюнову: — А ну, поглядим.
Горюнов тоже стал искать следы на снегу, но их не было, и он шепотом сказал:
— Нету, Семен Егорыч.
— А ты погляди повнимательнее. Я так нашел.
Горюнов всматривался в снег, пока не заслезились глаза. Пожал плечами. Этого момента и ждал Семен. Он восторженно воскликнул: