Раздумья на могиле немецкого солдата

Олдингтон Ричард

Он все еще цеплялся за мысль о работе журналиста и однажды зашел к редактору сугубо патриотической газеты, о которой говорил ему Форстер. Он послал свою карточку и, к великому своему удивлению, был тотчас же принят. Редактор поднялся ему навстречу и поклонился чуть ли не подобострастно.

– Счастлив познакомиться с вами, капитан Камберленд. Прошу садиться. Чем могу служить?

Растерявшись от такой любезности, Камберленд смущенно промямлил, что… хотел бы получить работу. Редактор в изумлении на него воззрился:

– Но разве вы не тот капитан Камберленд, что состоит конюшим Ее Величества? А я думал, вы приехали сообщить нам что-нибудь для светской

хроники.

Камберленд рассмеялся.

– ^: Нет, я просто офицер, пехотинец. Его Величество назвал меня в числе прочих «надежным и горячо любимым», но и его самого и его милостивую супругу я видел только на смотру, в двадцати милях позади линии фронта. Я ищу работу и думал попробовать свои силы в журналистике. О вас мне говорил мой товарищ, некий Форстер.

– Форстер? Он, кажется, работает в «Дейли…»?

– Работал. Но там мне сказали, что его не могут принять обратно. Я…

Редактор уже вполне оправился от приступа учтивости и, откинувшись в кресле, со скучающим видом постукивал по столу линейкой.

– К сожалению, такая же картина и здесь. Штат у нас заполнен, больше никого взять не можем, а положение сейчас ужасающее, просто ужасающее.

– Да, видимо, так. Но что же прикажете делать тем, кто был на войне, – стреляться?

– Бросьте, бросьте, это уже нехорошо. Ведь вы совсем не подготовлены к нашей работе, а журналистика требует квалификации, высокой квалификации.

– Конечно, но была ли у нас возможность подготовиться к чему бы то ни было?

– Неужели у вас – нет родных или друзей, какой-нибудь протекции?

– Я сирота. А большинство моих друзей усеяли своими могилами север Франции.

– М-да.

Редактор задумался, потом встал, подошел к столу, закаленному книгами, и взял в руки тяжелый том страниц на восемьсот. Назывался он «Как выиграть войну и жить дальше» и принадлежал перу некоего престарелого члена литературного клуба «Атенеум».

– Конечно, насколько это в наших силах, мы должны помогать всем вам, после того что вы сделали для Англии.

Редактор многозначительно откашлялся, точно собирался произнести речь.

– Если вы согласитесь отрецензировать эту книгу и напишете приемлемую статью, мы с радостью ее напечатаем. Я думаю, это будет поучительно – мнение военного о монументальном труде, которым сэр Ральф Стэрт внес свой вклад в общее дело. Заплатить вам мы, разумеется, не сможем, но это будет для вас практика, отличная практика, и… книгу можете оставить себе. Напишите рецензию и тогда наведайтесь ко мне снова. До свиданья, до свиданья.

Через минуту Камберленд был на улице с книгой под мышкой. Он зашел в кафе и, скромно заказав на завтрак чашку кофе и хлебец с маслом, перелистал несколько страниц. Книга оказалась тяжелой во всех смыслах. Это был поистине монументальный труд – монумент твердолобой тупости, имперского краснобайства, старческой ненависти к «гуннам», еще более лютой, хоть и неосознанной ненависти к молодому поколению англичан, которых предлагалось «дисциплинировать» и безжалостно использовать для осуществления бредовых Планов политической агрессии и коммерческого грабежа. Стиль книги был типичен для клубных пророков: невыносимо скучный, затемненный перепутанными метафорами, засоренный всеми штампами, какие только есть в языке. Никто ее не читал, кроме автора и злосчастного корректора в типографии, и никто не прочтет. Камберленд тоже решил не насиловать этих девственных страниц.

Он написал несколько военных очерков – ярких и правдивых, в которых пытался передать

ощущение войны, подлинные впечатления и чувства солдат. Газеты сразу же отказались их напечатать. Тогда, поддавшись холодному озлоблению, он сел и написал две вещицы в другом роде, и там уже было всё, что, по словам редакторов, нужно читающей публике: весельчаки-генералы, бодряки-капралы, комики-герои из рядовых, распрекрасная жизнь для настоящих мужчин, проклятые гунны и «как нам жаль покидать родные окопы». Даже идиот, думалось Камберленду, должен понять, что это пародия. Но он ошибался. Оба очерка были приняты с восторгом, за них тотчас заплатили и просили еще материала в том же духе: «Покажите, как наши доблестные герои применяются к условиям мира, которым мы обязаны их подвигам».

Камберленд поспешно отложил письмо и чек в сторону, как будто от них дурно пахло. Этот успех не вдохновил его.

Как-то утром, просматривая газеты, Камберленд натолкнулся на имя лорда Тэркери, – он пожертвовал десять тысяч фунтов на богадельню для неимущих аристократок. Лорд Тэркери был «финансовый магнат», хотя вернее было бы назвать его «денежным магнитом». В дни, когда он именовался просто мистер Абрахам Эйзенбаум, ему оказал услугу отец Камберленда. Точнее говоря, старший Камберленд вызволил мистера Эйзенбаума из весьма неловкого положения, в которое тот попал из-за своей способности, подобно магниту, притягивать к себе деньги.

Камберленд написал ему письмо – тактично упомянул имя отца, обрисовал свои трудности и просил лорда Тэркери принять его и помочь устроиться. Аудиенции лорд Тэркери его не удостоил, однако прислал ему очень короткое рекомендательное письмо, адресованное некоему мистеру Джейкобу Мак-Лишу, каковое письмо было равносильно приказу дать Камберленду работу.

Увидев донельзя неразборчивый, но хорошо знакомый почерк лорда Тэркери, мистер Мак-Лиш поклонился чуть не до земли, как в храме господнем. Камберленд стал секретарем компании с разводненным капиталом, в которой мистер Мак-Лиш имел «интерес». Компания эта была создана для изготовления макарон на машинах, во время войны изготовлявших кордит. То была блестящая идея, но авторы ее упустили из виду, что англичане терпеть не могут макарон, а тем странам, где их потребляют, вполне хватает своих, и к тому же их валюта обесценена. Камберленду платили четыреста фунтов в год, и доставались они ему не даром. Когда кончился бум в торговле, компания обанкротилась, и Камберленд снова оказался безработным. Мистер Мак-Лиш и лорд Тэркери были по горло заняты спасением собственной шкуры, им было не до него.

Все это время Камберленд экономил как мог, и ему удалось отложить сто пятьдесят фунтов, а вдобавок тетка, которую он никогда не видел, оставила ему небольшое, но весьма кстати пришедшееся наследство. На эти деньги он открыл крохотное издательство в компании с талантливым молодым евреем по фамилии Изаксон, у которого была тысяча фунтов. Сумма эта была смехотворно мала, и предприятие несомненно прогорело бы, если бы не Изаксон. Камберленда поражал его практический ум, но еще больше его великодушие и скрупулезно-честное отношение к компаньону. Камберленд в основном ведал технической стороной дела и читал рукописи: окончательное решение всегда принимал Изаксон, который к тому же брал на себя все командировки. Бывало, Камберленд убеждал его напечатать отвергнутую рукопись, считая, что она того стоит. Изаксон качал головой: