Разгневанная земля
Шрифт:
Петёфи бросил перо, встал из-за стола, поднял лист и нацепил его на острую завитушку бронзового кронштейна, к которому была подвешена стенная керосиновая лампа.
Посетители тотчас столпились у лампы, молча читая эти гневные строки.
Вашвари шепнул поэту, который
30
Перевод Л. Мартынова.
— Негодяи всё же сделали своё дело — сорвали моё выступление. Но ещё не всё потеряно, Шандор! Зал в твоей власти. Действуй!..
Петёфи вышел на середину зала:
— Друзья мои! Вот уже многие годы моим единственным чтением, утренней и вечерней молитвой, хлебом насущным стала история французских революций, это новое евангелие мира, в котором второй спаситель человечества — свобода — глаголет свои истины. Каждое слово его, каждую букву его я начертал в своём сердце, и в нём ожили мёртвые знаки; им, обретшим жизнь, стало тесно. Бушевать и реветь начали они во мне!.. Я замкнулся в себя, как звездочёт в своей башне, и с земли бросал взоры в небо — из настоящего в будущее. Нежданно небо низверглось на землю, грядущее настоящим стало… Полыхает небо Италии, разразилась революция во Франции! А мы…. Мы всё ещё просим, когда знамение времени — требовать, а не просить… Лайош Кошут — мужественный и верный патриот, но он не знает — скажу: пока ещё не знает, — что его союзники всего лишь декораторы и статисты, задёргивающие занавес и выносящие на сцену столы и стулья, а не те великие актёры, которым суждено разыграть грандиозную драму возрождения на сцене мира. Но вот на арену выходят миллионы обездоленных, но всё ещё верящих в справедливость людей. Они верят, но они слепы, ощупью ищут дорогу. Не мы ли с вами обязаны вложить в их руки светильник, не мы ли обязаны указать им дорогу к освобождению? Так не будем же терять драгоценное время, выйдем на улицу к народу и, заручившись его поддержкой, заявим власть имущим, чего хочет венгерский народ!..
Возбуждение в зале росло с каждым словом оратора, а когда он кончил, энтузиазм слушателей достиг высшей точки. Поэта подхватили на руки и вынесли на улицу, где его восторженно встретила толпа пештской молодёжи. Здесь были студенты, художники, писатели; к ним присоединились купцы, ремесленники, рабочие, крестьяне, возвращавшиеся с ярмарки.
Никогда не терявший головы, рассудительный Вашвари обратился к толпе, призывая её прекратить шум, который может вызвать нежелательные последствия. Он помог Петёфи освободиться из объятий почитателей и взял его под руку:
— Надо сперва подготовиться. Выходить на улицы можно, лишь когда за тобой идут тысячи людей. И мы их соберём!..
Глава четвёртая
За железной решёткой
В замурованном окне тюремной камеры была оставлена только узкая зарешечённая полоска, скупо пропускавшая дневной свет.
Вставая на ветхую табуретку, составлявшую вместе с дощатой койкой всю меблировку камеры, и цепляясь руками за железную решётку, Михай Танчич подтягивался кверху и глядел через крохотное окошечко. От этих упражнений у него болели шейные позвонки и мускулы на руках и ногах. Ему за это грозил карцер, но Танчич всё же упорно стремился к окну.
Он всматривался в лица прохожих, пытаясь прочесть на них отражение того, что делается в столице.
Но дни медленно сменяли друг друга, а лица прохожих оставались всё такими же угрюмыми. Тщетно искал Танчич среди
Уже зазеленели высокие акации. Верхушки деревьев, покачиваясь, приветливо встречали узника, когда лицо его появлялось в окне. «Скоро, скоро, скоро!..» — слышалось Михаю в их весёлом шёпоте, и снова вера в собственные силы и в завтрашний день человечества наполняла его душу.
Вслед за весёлым, ласковым летом пришла задумчивая осень, а Танчич всё сидел взаперти, и ему не предъявляли обвинения.
Кроме двух-трёх слов, с которыми к нему обращался тюремщик, когда приносил пищу, узник в течение нескольких месяцев не слышал человеческой речи. Попытки втянуть тюремщика в разговор были безуспешны: с арестантами не разрешалось никакого общения. Михай стал отвыкать от звука человеческого голоса, но зато днём и ночью он слышал грохот въезжавших в тюремные ворота повозок с арестованными, лязг цепей, бряцание оружия.
Весна снова сменила зиму, и настал день, когда в камере Танчича появился наконец следователь.
Танчич заговорил первый, как только тот переступил порог камеры:
— По какому праву меня держат здесь, не предъявляя никакого обвинения?
— Не торопитесь, — невозмутимо ответил следователь. И лишь после короткого, сухого опроса — имя, возраст, профессия — добавил: — Я думаю, вы догадываетесь, в чём вас обвиняют.
— Я не знаю за собой никакого преступления!
— Так зачем же вам понадобилось скрываться в Броде под вымышленным именем?
— Я не обязан перед вами отчитываться, где я предпочитаю уединяться для работы и какой псевдоним избираю…
— Вы обвиняетесь, во-первых, в том, что написал книгу «Рассуждения раба о свободе печати», во-вторых, что издали её за границей, в-третьих, что распространял её. В этом сочинении содержится клевета на существующие порядки. Тем самым вы возводите хулу на императора и возмущаете народ против целостности империи.
— А на каком основании вы считаете автором книги меня?
— Я предъявлю вам неопровержимые доказательства.
Следователь разыскал среди документов, которые держал, лист бумаги и, не выпуская из рук, показал узнику:
— Надеюсь, вы не станете отрицать, что это написано вашей рукой?
Танчич взглянул на листок и сказал:
— Да, это писал я. И теперь я сожалею о том, что слишком мягко тогда выражался. Не такими словами надо звать на борьбу против предательства, измены и человеконенавистничества! Народ, для блага которого живу, во имя которого пишу…
— Вы заблуждаетесь! — насмешливо прервал следователь. — Народ не ценит ваших усилий. Один из тех, за кого вы боретесь, сам предал вас…
— Вы лжёте!
— Напрасно вы так думаете. Вас выдал столяр…
— Ложь!
— А кто же иной? Вы часто беседовали с рабочим чинившими мебель в замке графа Баттиани. И капитан Вейль в своём донесении сообщает, что один из них помог ему раскрыть псевдоним господина Бобора.
Взволнованный Танчич стал мрачно ходить из угла в угол — три шага в одну и три шага в другую сторону.
«Один из трёх рабочих… Если это правда, кто и них? Янош с его детскими глазами и детской преданностью? Нет, нет!.. Но он мог доверить тайну Герману или Никколо… Нет, лжёт следователь! Ни тот, ни другой, ни третий… Скорее Магда. — Танчич сжал виски руками. — Пусть уж лучше она, чем любой из тех трёх. Но как попал в руки полиции лист рукописи? Видович вне всяких подозрений. Кто же? Кто?» Задавать этот вопрос следователю было бесполезно, но Михай всё же спросил: