Разговор с незнакомкой
Шрифт:
…К четырем часам утра почти рассвело. По-прежнему было тихо, только за амбаром, в кустах загомонили птицы.
— Братцы, это же бывшая мельница! — воскликнул удивленно Кирсанов. — Гляньте-ка — возле телеги крылья.
Действительно, на земле валялись разбитые деформированные и разбросанные взрывом крылья ветряной мельницы.
— Тоже мне, донкихоты… — вздохнул Григораш.
— Дон-Кихот был рыцарь добра, мирный и тихий человек, — возразил Кирсанов. — А эти — варвары, крестоносцы, звери!
— Тихо! — Григораш отпрянул от окна.
К мельнице приближалась
— Сколько? — тихо спросил Джавахишвили.
— Десятка полтора, — неуверенно ответил Григораш, — за кусты зашли, не видно.
Из амбара послышался предупредительный свист: там тоже заметили.
Не доходя до мельницы, немцы повернули по тропе к берегу Днестра.
— Н-да… об отходе пока нечего и думать, — Джавахишвили, поставив автомат на предохранитель, отложил его в сторону.
Едва успел он договорить, как утреннюю туманную дымку рвануло огнем. Снаряд, кромсая на части устоявшуюся тишину, разорвался где-то у берега, шарахнув во все стороны приглушенным раскатистым эхом. С того берега ответили дружно, как сыгравшийся оркестр, на едином дыхании. Шквальный артиллерийский и минометный огонь взбудоражил землю на этом берегу, круша кустарник и валя молодые деревья, двинулся дальше вдоль позиций противника, выщупывая, стараясь выжечь не только траншеи и блиндажи, но вообще все живое. Началась артиллерийская дуэль.
Джавахишвили не мог вспомнить потом, как оказался на чердаке.
— Джигиты! Ну и НП у нас — в жизни не знал такого!
Григораш и Кирсанов стали карабкаться на его клич.
— Запоминайте все! — восторженно призывал сержант, выглядывая из-за стропил. — Видите пушечки? А сетка над траншеями? За тополями — минометы!
— А слева от тополей, где мазанки, — пулеметные гнезда, — заметил Григораш.
— Молодец, генацвале! — похвалил сержант.
— Эх, скорректировать бы сейчас огонек наш, — вздохнул Кирсанов.
— Ничего. Вернемся, скорректируем, — уверенно сказал Джавахишвили. — Туго им придется…
Через два часа канонада утихла, и Джавахишвили приказал всем спуститься вниз: поднялось солнце, и разведчики могли быть легко обнаружены.
День тянулся очень медленно. В районе мельницы до вечера так никто и не появился.
— Не опомнятся гады никак после артподготовки, — сказал Кирсанов.
— Пожевать у тебя нема, кум? — спросил Григораш.
Кирсанов развел руками:
— Не думали, что задержимся тут.
Джавахишвили вытряхнул из кармана несколько сухарей, сдул с них крошки табака:
— Зовите ребят.
Подошли Стрелков и Неверов.
— Вернемся… шашлык из тушенки сделаю, — пообещал Джавахишвили. — А пока — это…
Каждому досталось по небольшому сухарику.
— Там в амбаре мука, — сказал Неверов. — Только плесенью пахнет.
— Пробовал, что ли?
— Голод не тетка.
С наступлением темноты решили рассредоточиться: Джавахишвили и Стрелков спустились в подвал с крохотным оконцем, выходившим во двор. Кирсанов и Григораш спрятались в амбаре, за кулями с полусгнившей мукой, а Неверов затаился на противоположной стороне двора, в кустах, возле самого мельничного
Следующая ночь также не принесла ничего нового. Наутро, оставив Стрелкова наблюдать у одного из окон, разведчики собрались в амбаре.
— Ну и мамалыга! — возмутился Кирсанов, убирая со рта остатки мучной кашицы.
— А по мне — лучше, чем ничего, — Неверов, скатав на ладони кусочек мучного месива, отправил его в рог, Джавахишвили раздавил пальцами комок серой спрессовавшейся муки.
— Вот что, — сказал он, просыпая меж пальцев мучную пыль, — все равно днем возвращаться нельзя. Будем дежурить до ночи. Кирсанову сменить у мельничного колеса Неверова… я тоже перейду на этот пост. Остальные — по местам…
Шли вторые сутки засады. К вечеру небо затянуло тучами. Стало быстро темнеть.
Первым услышал шум Неверов, примостившийся за кулями с мукой, рядом с Григорашем.
— Слышишь?..
Звук был трескучий, металлический, будто кто-то во всю мочь раскручивал лебедку или колодезный ворот.
Григораш приник к расщелине в ветхой разбитой двери.
Немцы подошли близко. Их было двое. В сумерках хорошо можно было разглядеть, что шедший впереди нес в руках телефонный аппарат и окантованный железом чемодан. Второй, держа в руках тяжелую катушку, тянул за собой телефонный кабель. Катушка, разматываясь, верещала металлической ручкой, задевавшей за обод.
…Не доходя до мельницы нескольких десятков метров, немцы остановились. Один поставил к ногам оголившуюся катушку, кабель кончился. Второй тоже опустил свою ношу на землю. Закурили. О чем-то рассуждая, стали разглядывать мельницу. Несколько раз затянувшись дымом, тот, что тянул катушку, швырнул в бурьян горящую сигарету и пошагал с катушкой вдоль кабеля назад. Второй не торопясь докурил и нерешительно, с опаской, подошел к мельнице. У входа его что-то насторожило, он постоял с минуту, прислушиваясь, и, не оглядываясь, быстрым шагом пошел к ручью.
Выскочивший из куста Кирсанов в два прыжка настиг немца, да, видать, не рассчитал — удар приклада пришелся фашисту в бедро. Кирсанов же, поскользнувшись на ворохе мокрой гнилой соломы, упал на руки. Немец выхватил пистолет, но в тот же момент цепкие руки Джавахишвили мертвой хваткой сомкнулись на его шее сзади. Подоспевший Григораш выбил пистолет.
Через минуту немец был «упакован» в плащ-палатку.
К берегу разведчики вернулись тем же путем. К счастью, лодку никто не обнаружил. Когда ее опустили на воду, наверху, у мельницы, началась стрельба.
В ЛЕСУ ПРИФРОНТОВОМ
И вот наконец я увидел его — сутуловатый, крепкий и кряжистый, точно кедр-сибиряк. Волосы, все еще русые, заметно поредели, приоткрыв выпуклый, перечеркнутый суровыми морщинами лоб. Василий Малин. Один из самых результативных и удачливых разведчиков, как говорили о нем однополчане. И один из немногих, кому довелось пройти с дивизией с первого до последнего дня. От боевого крещения под Воронежем в июле 1942 года до жестоких боев в Чехословакии в мае 1945-го.