Разговорчики в строю. Лучшее за 2008-2009 годы
Шрифт:
1942-й год. Зима. Война в разгаре. Немцы прут вперёд. В ставке Верховного Главнокомандующего – плановое совещание. Напоследок обсуждаются противные и не очень понятные присутствующим маршалам и генералитету вопросы. Маскировка. Нет, генералы кое-что знают о маскировке: зимой – белые халаты, летом – хаки. Но у немцев всё как-то интереснее. Их аэродромы не слишком заметны с воздуха, а танки зачем-то пятнистые и полосатые, как и форма обмундирования в некоторых подразделениях и частях. Товарищ Сталин требует, чтобы маскировкой занялись срочно и вплотную, и не абы как, а строго
Осторожно пискнув горлом, слово берёт какой-то свежеиспечённый генералишко. Он из интеллигентов. Может, родители учёные, а, может, и сам в прошлой жизни науку успел подвигать. Генерал робко и путано докладывает, что в Ленинградском университете был такой профессор Шванвич. Так вот, он в своё время возглавлял кафедру энтомологии, пока её не разогнали в начале тридцатых, и занимался покровительственной окраской крыльев бабочек. Может, он на что сгодится? Сталин неопределённо хмыкает и требует срочно, сегодня же, привезти в Москву этого Шванвича и доставить прямо к нему.
Генералы облегчённо подрываются со стульев и бегут исполнять приказание. Козёл отпущения найден. Даже два. Потому что инициатива, сами понимаете…
Звонок в Саратов, куда эвакуирован университет. Никакого Шванвича там нет и не было. Кто-то говорит, что он остался в Ленинграде. А там сейчас, ясное дело, блокада.
Спецрейс готов через двадцать минут. Самолёт летит в блокадный город.
Шванвича находят дома, в постели. Он уже не встаёт.
Куриный бульон в энтомолога заливают прямо в самолёте.
Ночью он уже у Сталина. Главнокомандующий недоверчиво вглядывается в заросшее лицо доходяги-профессора и излагает суть задачи. Немного оклемавшийся Шванвич внимательно слушает и, похоже, даже что-то понимает.
– Ну что, профэссор, сможэте помочь армии и фронту?
– Смогу,– сипит в ответ Шванвич.
– Что вам для этого нужно, профэссор?
– Три дня и два художника…
Через три дня Борис Шванвич докладывает перед всей Ставкой. Он избегает таких мудрёных слов, как «мимикрия» и «принцип стереоморфизма».
Всё просто, элегантно и доступно. Основа концепции, если в двух словах – выступающее и высветленное красить в тёмное, затенённое и вогнутое – высветлять. Остальное – детали. Художники под руководством Шванвича уже всё проиллюстрировали. По сезонам и временам года. Для наглядности на столе стоят объёмные гипсовые модели, раскрашенные так, что их форма совершенно разваливается и уплощается.
Шванвич говорит про «расчленяющий эффект» и про общие закономерности маскировки.
Генералы и маршалы сидят с распахнутыми ртами.
Год спустя Шванвич снова на приёме у Сталина:
– Просите что хотите, профэссор… Хорошо поработали.
Шванвич задумывается буквально на секунду:
– Хочу
С 1944-го по 1955-й, почти до самой смерти, Борис Шванвич заведовал своей любимой кафедрой. К вопросу о том, снится ли Чжоу, что он бабочка, или бабочке снится, что она – Чжоу, он, вполне сознательно, добавил некоторые нюансы.
Похоронен на Большеохтинском. На могиле – памятник с изображением плана строения рисунка крыльев дневных бабочек. И – ни одного танка. А он, танк, там есть. Просто не виден: http://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/2/23/Schwanwitsch.B.N.tombstone.jpg
Капитан Тушин Вопросы
Нам кажется, что мы находим ответы на вопросы. На самом деле, это вопросы находят нас.
Да. Именно таким эпиграфом я думал начать рассказ. Но вовремя сообразил, что мужественная лапидарность присуща суровым парням с обветренными лицами и мозолистыми руками, а не румяным толстякам с пивным брюшком, и отказался от эпиграфа вовсе.
Вопросы, заданные начальством вскользь, могут иметь самые неожиданные последствия независимо от данного на них ответа
Как-то начальник отдела спросил Лёню: «Тушин, ты покойников боишься?» На что лейтенант ответил с цинизмом и бравадой тёртого калача:
– Да я, Валерий Александрович, этих жмуров, пока в Житомире учился, знаете, сколько перетаскал? Наш курс был ротой почётного караула, ну и я в оркестре бунчук носил (про то, что СКС [17] ему не доверили по причине нескладности, Лёня умолчал). За кем карабины были закреплены – те салютная команда, а обрамлению оркестра гроб с покойником нести. Мне всегда голова доставалась,– гордо закончил опытный, видавший виды офицер ПВО.
17
СКС – самозарядный карабин Симонова, оружие почётного караула.
– Чья голова?
– Дык трупа.
Полковник нервно моргнул, словно прогоняя видение. Лёня, дабы не предстать бесстыжей Саломеей, поспешил успокоить начальство:
– Гроб ведь ногами вперёд несут? Те, кто ростом поменьше, несли ту часть, что спереди, узкую, с ногами. Ну и мне, как самому длинному, всегда доставалось нести часть с головой. А она тяжелее, потому что шире… Опять же опилок больше… Это чтобы труп не протекал. Лёня умолк, осознав, что если не заткнётся, сам станет трупом.
– Игорь, а ты покойников боишься? – обратился начальник отдела к Лёниному приятелю, соседу по столу в кабинете и комнате в общаге лейтенанту Сергееву.
– Боюсь, товарищ полковник, до обморока боюсь. А вам зачем?
– У Павлова с накопителей отец умер. Надо помочь с похоронами. По два человека с отдела. Как раз гроб и понесёте, вы и пара из отдела вычислителя. Тушин голову, Сергеев – ноги.
– Так я ж боюсь, Валерий Саныч!
– Ничего, Тушин тебя поддержит. Он видишь какой опытный. Голову носил в Житомире. И это… на поминках поаккуратнее там.