Разговорчики в строю. Лучшее за 2008-2009 годы
Шрифт:
…Мы сидим впятером в крохотной подсобке, прихлёбываем чай, заедаем его свежей выпечкой, так вовремя завезённой в соседний ларёк и болтаем о разном… И Лена украдкой посматривает на Гризли… А тот пьёт не спеша, и сам тихонько и с интересом косится на эту женщину, невесть каким жизненным ветром занесённую к нам сегодня…
…Чай горячий и сладкий, пирожки свежие и вкусные, беседа легка и приятна… И дождь за стеклом только добавляет уюта…
***
– Ты знаешь, Кир, она такая хорошая… И добрая… – предновогодняя вечеринка в разгаре, выпито уже немало… Гризли держит сигарету
– Хорошая…– киваю я. – Очень.
…С приходом Лены, наш быт как-то внезапно и успешно наладился… График уборки, до этого служащий источником лёгких перебранок между «вольными арендаторами», был снят со стены и сожжён в торжественной обстановке… Пронырливый Кац добыл где-то почти новую электроплитку, совместными усилиями соорудили вытяжку и вот она – крохотная кухонька, и как следствие – горячие обеды, «без отрыва от производства» … Готовила Лена отлично.
Кот Василий, теперь регулярно получавший свою пайку, раздобрел пуще прежнего и стал напоминать огромную мохнатую меховую подушку с глазами. Новую хозяйку он боготворил.
– Просто не повезло ей один раз… Как и мне, наверное…
Пароходство переживало не лучшие времена, плавсостав тихо спивался на берегу, жена, выходившая за моряка-«загранщика», к такому повороту судьбы была явно не готова и ушла к мужику побогаче. Детей у них с Гризли не было.
– Она хорошая… – повторяет Гризли, глубоко затягивается, улыбается счастливо и как-то по-детски. – Вот Володька со срочной придёт, познакомимся. Своего нет, так хоть чужого воспитаю…
Я гляжу на будто топором рубленое лицо, на шрам, глубокой бороздой проходящий через всю щёку, на изуродованное левое ухо, на обычно суровый, а сейчас подобревший от выпитого взгляд… Да, этот воспитает. Недаром все местные наркоманы магазин десятой дорогой обходят!
– Кстати, как он там?
– Да вроде нормально. Письма только редко приходят. Перевели на новый объект, стройплощадка в лесу, живут в палатках, казарму ещё не построили… Только…
– Что?..
– Что-то не так. Нюхом чую, не договаривает он что-то… Какие леса в Ставрополье? Я ведь сам почти из тех мест, знаю. Ленка хотела к нему приехать, так он адрес не даёт, секретно, мол, нельзя, да и сам, пишет, скоро приедет на побывку, чего деньги тратить? Упёрся рогом и всё. Что за секретность такая, в наше-то время? Тут полстраны в открытую продали и ничего… Хотя у вас в стройбате всё не как у людей.
– Это точно,– легко соглашаюсь я. – Ну, или почти всё.
– Ладно, пошли к столу, ребята заждались. Тяпнем за уходящий. Телевизор только выключить надо…
Из торгового зала, где накрыт импровизированный стол, потянуло чем-то очень вкусным… Гризли мимоходом щёлкает кнопкой на старенькой «Радуге», на полуслове обрывая седого человека с одутловатым лицом, невнятно вещающего что-то про очередную «загогулину» всероссийского масштаба…
***
– Что это с Васькой сегодня такое? – Кац удивлённо смотрит на нетронутую миску с едой и на Василия, беспокойно и без видимой причины бегающего по залу…
– С утра места себе не находит. Не ест, не пьёт… Он обычно
Василий забивается под прилавок, внезапно смотрит на нас янтарными глазами, полными лютой тоски и начинает выть на одной пронзительной ноте…
– Да что это с ним? – «Француз» пытается взять Ваську на руки, но получает стремительный удар когтистой лапой, охает и отскакивает с матюгами в сторону.
Дверь в лавку едва не слетает с петель, под ударом мощного кулака…
– Ребята, беда. – Гризли стоит на пороге и дождевая вода стекает с насквозь мокрой куртки. Он смотрит куда-то вбок и тихо повторяет:
– Беда, мужики… Володька погиб. Ленка в больнице, совсем плохая. Сердце…
Обычно смуглое лицо сейчас неестественно-пепельного цвета, и только шрам перечёркивает его сейчас непривычной багровой полосой… Он говорит ровным голосом, как-то невыразительно, словно в трансе… Слова невнятны и отрывочны.
– Суки. Суки штабные. Пацанов кладут в землю. Наших пацанов. Гниды. На убой, как баранов. Суки. Из военкомата позвонили. Соболезнуют. Суки. Сууукиии!!!
…Гризли бъёт «с правой» прямо в стену, насквозь прошивая хрупкий гипрок. Один раз, второй, третий… Руки разбиты в кровь, лохмотья штукатурки в красных разводах валяются на полу, а он всё бъёт, уже по кирпичной стене и кровь всюду: на стенах, на прилавках и даже на потолке…
– Сууукиии!!! Сууукии!!! Сууукиии!!! – Мы не пытаемся его успокоить – бесполезно.
Гризли, наконец, берет себя в руки, медленно, на негнущихся ногах идёт в подсобку, наливает полный стакан… Кровь с разбитых рук смешивается с водкой, окрашивая жидкость в розовый цвет. Выпивает всё разом, хватает бутылку и делает прямо из горлышка два больших глотка. Лицо постепенно розовеет, мутная пелена безумия сходит с глаз…
– Вадик, как же так…– растерянно лепечу я. – А как же стройбат, Ставрополье, отпуск…
– Какой, в ж.. у, стройбат?! Ты что, матери когда-нибудь всю правду писал? Тем более, такую правду?..
– Ладно. – Кац выглядит спокойным, по пальцы с сигаретой слегка подрагивают. – С Леной как?
– Худо. Совсем худо. – На Гризли жалко смотреть. Он чуть не плачет. – В реанимации. У неё и так сердце не очень, а теперь…
Толик подходит к Вадику, кладёт руку на плечо, внимательно смотрит в глаза и тихо спрашивает:
– Деньги?..
– Да, мужики. Деньги. Там у них в больничке нихрена нет… Говорил с завотделением, руками разводит, список вот дал. – Достаёт измятый листок со множеством пунктов… – Говорит, надо срочно. Или всё. Состояние крайне тяжёлое.
Щека у Толика дёргается, как от зубной боли. Смотрит на меня, потом кивает и, не говоря ни слова, достаёт старый пластиковый пакет, подходит к кассе и выгребает всю наличность…
Быстро проходит через зал, из подсобки слышится звук отодвигаемой мебели…
Все Толиковы нычки мне известны, поэтому без труда определяю: «Это «арендные», это «крышевые», это «товарные»…
Толик выходит в зал, держа в руке изрядно потяжелевший пакет.
– Дай сюда! – «Француз» исчезает под прилавком. Слышен шорох купюр… – Лови!..