Разговоры с Пикассо
Шрифт:
Мы с Пикассо сидим рядом в партере: справа от меня – Жильберта, рядом с Пикассо – Дора Маар. Мы листаем роскошно изданную программку: занавес, расписанный Пикассо, рисунки Берара, Валентины Гюго, Майо, Люсьена Куто, фотографии моих декораций, танцоров и танцовщиц, участвующих в спектакле. Все последнее время я провел в нервной атмосфере улыбок и слез, изящных прыжков и подножек – таков мир балета: возбуждение на грани истерики. Я следил за репетициями сперва в балетной студии на бульваре Клиши, а потом на сцене, в огнях рампы, находясь в состоянии, близком к нервной горячке: так бывает всегда, когда готовишься представить публике свое «творение». Всю долгую ночь накануне премьеры я наблюдал, как Борис и Бебе то ссорятся, то мирятся, то раздражаются, то рыдают. Шикарный Ролан Пети, поигрывая выпуклыми мышцами, уверенно командует своей молодой, еще не сыгравшейся труппой, делая замечания Марине де Берг, Людмиле Чериной
Суета, порожденная балетными вечерами, общая работа с друзьями, посещения Бориса пробудили в Пикассо его старую страсть к танцу. Каждый раз, когда мы с ним виделись в эти дни, он расспрашивал меня о ходе репетиций, о танцовщиках, о моих декорациях… Внимательно следил за тем, как идет работа над росписью занавеса, вспоминал свои балеты: китайский фокусник, жонглеры из «Балаганчика», управители-гиганты, маленькая американская девочка. Вспоминал свой занавес, расписанный наездницами, арлекинами, гитаристами из розовой вселенной, и еще один – в стиле Гойи, исполненный для балета «Треуголка», где он изобразил арену корриды, женщин в мантильях и мужчин в плащах и сомбреро. Вспомнил также занавес и декорации к балету «Пульчинелла», сделанные им со Стравинским в Парижской опере, декорации к балету «Картина в стиле фламенко» Мануэля де Фалла, размещенные в интерьерах театра XIX века, в его ложах – красной, черной и золотой, занавес к балету «Меркурий» из «Парижских вечеров» с белым толстяком Арлекином и красным Пьеро… Возможно, он думал и о весне 1925-го, проведенной с Ольгой в Монте-Карло: это было время, когда его мыслями владели исключительно танцоры и танцовщицы…
С большим опозданием, в обстановке нервозности и горячки, вечер открывается «Бродячими комедиантами» Кохно, Берара и Соге. Вся «живность» «голубого периода» снова вышла из тени. Измотанные и голодные, в едва прикрывающих худобу лохмотьях, бродячие актеры двигаются по сцене под томные мелодии Соге… Клоуны, женщина-ствол, женщина-бабочка, сиамские сестрицы, связанные между собой огромным розовым бантом – шедевр Берара, механическая кукла в исполнении Людмилы Чериной один за другим срывают аплодисменты. Ролан Пети, обаятельный фокусник, разбрасывает направо и налево цветы и голубей. Но наибольший успех выпадает на долю грузинки Этери Пагава: она – воплощение юной грации…
И вот наконец – «Рандеву». Красный занавес поднимается, под ним оказывается другой – бежево-сиренево-голубой, расписанный Пикассо. Свеча, бархатная полумаска на персонаже, изображающем судьбу… Слово Suntuchia [60] довольно долго неподвижно висит над сценой… Аплодисменты. Свист, крики… С тех пор как Пикассо вступил в Компартию, его живопись, какова бы она ни была, действует на многих как красная тряпка на быка… Разве Курбе не пришлось в свое время расплатиться за разрушение Вандомской колонны собственными картинами? На открывшемся через полтора месяца после освобождения Осеннем салоне, где Пикассо, отступив от своего правила никогда не участвовать в салонах, выставил семьдесят четыре полотна и пять бронзовых статуй, случились настоящие беспорядки… Часть посетителей громко выражала свое возмущение, а некоторые даже принялись стаскивать со стен его картины…
60
Древнегреческое слово, означает «случай», чаще благоприятный. – Примеч. перев.
Раздаются крики, свист, но слышны и аплодисменты… Пикассо сохраняет невозмутимость. Только чуть-чуть хмурит брови… Он видал и не такое! Шум, который был здесь этим вечером, – скажет он мне в антракте, – не более чем детский крик на лужайке по сравнению со скандалом, который двадцать восемь лет назад разразился на этой же площади, в театре «Шатле» по поводу «Балаганчика». Светская публика собралась насладиться «Шехерезадой» и «Видением розы»… А попала на кубистический балет, от музыки которого чуть не лопались барабанные перепонки, а все остальное не лезло ни в какие ворота. «Пикассо, Сати и я, – замечает подошедший к нам Кокто, – не могли дойти до кулис. Толпа узнала нас и начала угрожать… Не окажись рядом Аполлинер, в военной форме и с забинтованной
Занавес Пикассо поднимается, открывая мою первую декорацию: слева – вывеска «БАЛ», найденная возле Бастилии, на нее направлен красный луч прожектора; в середине – высокое фотопанно с уличным фонарем, освещенное голубым; справа – фрагмент потрескавшейся стены с названием отеля «У прекрасной звезды», подсвеченный желтым…
Я успокоился. Выстроить в первый раз декорации из фотографий – затея немыслимая, но атмосфера создана: именно в такой обстановке должно развернуться придуманное Превером чудесное и жестокое приключение, где смешались любовь и смерть. Идиллия, зародившаяся в трущобах и окончившаяся кровью, несет на себе печать неотвратимости судьбы. Публика аплодирует. Пикассо дружески толкает меня локтем в бок, а оркестр проигрывает первые такты музыки Косма, тоскливой и хватающей за душу, как уличная кантилена. И вот, среди танцевальных па, раздается голос Лориса и в первый раз звучат ставшие знаменитыми слова этой песни:
Дети которые любят друг друга Обнимаются стоя у ворот ночи И прохожие идя мимо Указывают на них пальцем…Вторая декорация: опора воздушного метро «Корвизар» ночью. Ее освещает уличный фонарь, а черная тень, которую она отбрасывает на стену, похожа на силуэт изваяний острова Пасхи. Оттуда появится Судьба. Третья декорация: подъемный мост с улицы Криме. Криме, Криме… Здесь Марина де Берг, одетая в черные чулки, короткую сиреневую юбочку и желтую блузку, обтягивающую грудь (костюм придуман Майо), после весьма чувственного па-де-де, ударом бритвы убивает молодого человека, безумно в нее влюбленного… Поэтичность «Рандеву», страстная, терпкая и волнующая, покорила публику. Пикассо сказал мне: «Получилось очень красиво… И твои декорации тоже хороши… Я и не подозревал, что с помощью фотографии можно достичь такого эффекта…» [61]
61
Балет «Рандеву» с занавесом Пикассо ставился в Театре на Елисейских полях, а потом в Театре Мариньи. Он шел долгие годы и объездил весь мир. Впоследствии мне случилось еще трижды делать фотографические декорации: балет «Федра» Жоржа Орика и Жана Кокто в Парижской опере, «О любви и свежей воде» Эльзы Триоле и Жана Ривье в Театре на Елисейских полях и одноактная пьеса Раймона Кено «Походя», поставленная в Театре Аньес-Капри.
Вторник 10 июля 1945
В половине двенадцатого – встреча с Мариной де Берг, молодой русской танцовщицей. Вчера утром мы с ней прохаживались по рынку Ле-Аль, среди грудами наваленных овощей. Я купил ей корзиночку персиков. А она призналась, что у нее есть заветная мечта: познакомиться с Пикассо. И я обещал повести ее к нему.
Настоящее чудо: она пришла вовремя. Но такая взволнованная и возбужденная, что была не в состоянии проглотить свой кофе… «Это безумие, – лепетала она. – Как он меня примет? И что я ему скажу? И потом: говорят, что он очень, очень злой!» Я уговариваю: «Вам нечего бояться, Марина. Худшее, что может с нами случиться, это если мы не застанем его дома или он будет занят… В этих случаях там бывает жуткая сутолока… В последний раз набежала такая толпа народу, что я развернулся и ушел, так и не повидав его…»
Марине везет. Пикассо у себя – без рубашки, в голубых шортах. Посетителей немного – человека два-три. Я представляю гостью: «Недавно вы видели, как она танцевала в Театре Сары Бернар…»
ПИКАССО. Прекрасно помню… Вы были великолепны в «Рандеву»… Танцевали «самую прекрасную девушку в мире»… Вы опасны, когда у вас в руках кинжал… Я видел, как вы убивали того, кто был в ваших объятиях… Этот балет – большой успех, не правда ли? Нам так хорошо работалось вместе…
И поскольку посетители еще здесь, он говорит мне:
– Поработайте гидом, Брассай. Покажите Марине мою мастерскую, скульптуры… И не забудьте о «музее»… А минут через пять мы все поднимемся наверх…
Перед тем, как уйти, он шепчет мне на ухо:
– Она очаровательна!
Марина в восторге:
– Какой он милый, ваш Пикассо! Такой простой! Приветливый! Как я рада!
Я показываю ей его скульптуры. У нее на лице гримаска. Кроме кошек и петухов ей ничего не нравится:
– Да здесь же одни уроды! Просто ужас!
Освободившись, Пикассо ведет нас в мастерскую и показывает последние натюрморты.