Разин А. А. "Зима в стране "Ласкового мая".
Шрифт:
Короче, мы встретились.
– Вот так, старик, - сказал мне Войтенко, - заклюет тебя наш "совок". А Филинов дотопчет. Ты со своей популярностью и сборами у многих как кость в горле... Сам понимаешь. Но ничего, мы тебя поддержим.
И вот что он мне поведал. При Всесоюзном фонде милосердия и здоровья имеется молодежный центр. На слово "милосердие" я, бывший детдомовец, сразу же клюнул. Надоело отчислять проценты разным бюрократам от культуры, а здесь деньги вроде бы идут на порядочные
Мы ударили по руками, и назавтра я сам пришел в молодежный центр, где Олег Войтенко был, оказывается, крупной величиной - заместителем председателя правления. Обращались к нему исключительно - Олег Николаевич.
– Все будет выглядеть следующим образом, - сказал мне Войтенко, - ты пашешь вовсю со своим "Ласковым маем", а
нам отстегиваешь сорок процентов. Зато никакой Филинов на тебя не накинется. К тому же, по телеку раскрутим во всех про
граммах. У нас везде связи. Как ни крути - фирма. Знаешь, какая у меня здесь, в этом центре, ставочка - шестьсот восемь
десять рэ в месяц!
Я уважительно посмотрел на столь преуспевающего на коммерческой и газетно-телевизионной ниве слушателя Высшей комсомольской школы двадцатилетнего Олега Войтенко - у него оклад был в два раза больше, чем у славных представителей колхозов на Ставрополье, которые днюют и ночуют на полях и фермах.
Под стать ему был и руководитель центра при фонде милосердия и здоровья. Тоже комсомольский активист и точно такой же любитель шелеста дензнаков некто Панфилов! Запомните это имя все кто верит в непорочность наших общественных фондов. Не обожгитесь, я обжегся...
Войтенко оказался не только высокооплачиваемым, но и столь же напористым специалистом в области товарно-денежных отношений.
– "Бабки", - прошептал он доверительно, - я буду забирать сам, после концертов.
– А рэкета не боишься?
– Да ты что?!
– обиделся молодежный активист, - я же тебе говорил - у нас все схвачено.
Схвачено - так схвачено. Не терять же мне веру в комсомол.
Через некоторое время на гастролях в Омске высокопоставленный представитель суперблагородной организации Олег Войтенко появился с просторным "дипломатом", куда сложил аккуратно упакованные банкноты, - семьдесят пять тысяч - и увез их в Москву. В Чернигове получил еще шестнадцать тысяч, и тоже безо всяких формальностей.
Я почувствовал, что дело нечистое, и сказал ему как-то:
– Олежка, я же не кустарь-одиночка. Деньги должны переводиться на счет, а у меня ни печати, ни своего счета. Вы не сделали ничего из обещанного...
– Меньше базарь!
–
– Ты знаешь, сколько идет на зарплату аппарату?.. А еще и содержание необходимых людей...
Я тут же вспомнил про оклады Войтенко и его коллег и приуныл. Это ж сколько придется дать концертов, чтобы накормить ребят с таким хорошим аппетитом...
Но об истинном финансовом размахе моих новоявленных патронов я, оказывается, не подозревал. Ребята оказались очень крутыми. Мало того, что Олег Николаевич Войтенко без посредничества Государственного банка делил с компаньонами полученные от "Ласкового мая" деньги, он еще проявил трогательную заботу о госбюджете.
– Андрей, - однажды сказал он мне, - надо, чтобы ты платил налоги.
– За что?
– изумился я.
– Ведь все, что положено государству, отчисляет организация, проводящая мои гастроли.
– Ты не прав. С Минфином шутки плохи, - серьезно заметил Войтенко.
– Говорю тебе как человек, сдавший зачет по политической экономии.
Я не придал этому глубокомысленному замечанию значения, а потом сильно пожалел, ибо мои отношения с Олегом Войтенко стали после этого постепенно и все больше обостряться. Мальчишки, музыканты, стали невнятно жаловаться на странное внимание со стороны высокого руководителя. Я серьезно переговорил с Олегом Николаевичем, но он, кажется, посчитал, что внезапно свалившееся на него богатство может служить индульгенцией от любых грехов. Через месяц жалобы ребят вновь повторились. И я сказал Войтенко, что о его, мягко говоря, антипедагогических претензиях сообщу академику Федорову, шефу Всесоюзного фонда милосердия и здоровья. В довершение я категорически отказался платить ему дань.
– Пожалеешь, - пообещал Войтенко.
И завертелось. Общая "любовь" ко мне объединила Войтенко и моего старого знакомого, журналиста Юрия Филинова. Юра к тому времени организовал целую серию "разоблачений", мое имя гремело на весь Союз. А тут еще нашумевший инцидент в Чите. Там собственный корреспондент "Комсомолки" Вишневский переквалифицировался в сыщика и устроил бучу в аэропорту. Пока я бегал по поликлиникам, снимал побои, Вишневский успел тиснуть статейку, откуда явствовало, что дети из моего ансамбля избили читинскую милицию.
Стоило бы подробно рассказать об этом детективном сюжете - когда-нибудь в этом, возможно, и будет надобность, но поскольку дело прошлое, ограничусь беглым упоминанием, что оно закончилось вничью. Мне, после некоторых раздумий, расхотелось судиться с милицией, поскольку она и сама стала жертвой провокации со стороны все того же собкора Вишневского. Надеюсь, что в Чите тоже остались довольны таким исходом и станут критичнее относиться к призывам "тащить и не пущать" "Ласковый май". Впрочем, все это имело неожиданное продолжение, и я направляю читателей к главе "В зеркале прессы".