Разлив Цивиля

Емельянов Анатолий Викторович

Он раскрыл учебник и начал читать главу о земельной ренте. Материал близкий и понятный. Но видно уж день нынче, что ли, такой — от земли вообще мысли Павла незаметно опять вернулись к своей чувашской земле.

В масштабе района и то земли разные, что же говорить про республику, про всю страну. Однако же ценится получаемая с земли продукция одинаково, что в том, что в другом районе, что в Чувашии, что на Кубани. И выходит, что для кубанцев эти расцепки прибыльны, а для сявалкасинцев убыточны, потому что, проделывая одну и ту же работу, одни получают с гектара двадцать,

а то и тридцать центнеров, а другие шесть-семь. Но где же справедливость?! И неужто нельзя все это как-то учитывать?

В сенях раздались шаги, в дверь постучали.

— Входите, — крикнул Павел, отодвигая книгу.

Вон, оказывается, кто! Соседка, Анна.

— Чего стучишься? Свой человек.

— Добрый вечер, коли так, свои человек… Человек-то человек, а живешь, как медведь.

Павел пожал руку Анны:

— Проходи, садись.

— Ой, и в самом деле медведь! — Анна помахала рукой и даже подула на пальцы, как это делают маленькие дети.

— Уж таким мать вырастила. Между прочим, вырастила для соседской невесты. А в соседях, кроме тебя, и девушек нет.

— Болтаешь, сам не знаешь что. Лучше взял бы да сходил в клуб. И мне с тобой обратно идти будет веселей. А то возвращаться одной — что по спине кочергой.

— Плясать я не большой охотник, а кино, говорят, уже целый месяц не привозили.

— Будки для аппарата нет, вот и не везут. А сегодня из леспромхоза приехали с концертом. Ну, а после, как всегда, танцы. — Анна оглядела избу, будто первый раз видела. — И не скучно тебе одному? Я бы так, наверно, померла со скуки.

— Деды и без радио не скучали, — усмехнулся Павел, — И Сявалкасы не за один год стали селом… На все не хватает времени. Уже две недели книгу в руки не брал, а хорошо бы завтра послать контрольную в институт.

— Завтра на это и будет день.

— А помнишь: кто оставляет дело на завтрашний день — того победила лень.

— А я как раз сегодня отослала последнюю.

— Вот видишь: сама послала, а меня в клуб тащишь.

Оба рассмеялись, но Анна вдруг оборвала смех, посерьезнела и сказала с обидой в голосе:

— С другими ты разговариваешь, как большой и умный, со мной же — как маленький с маленькой.

— Не торопись: скоро юношей стану и тогда уже по-другому заговорю… Эх, где наше не пропадало! В клуб так в клуб. А завалю экзамены — тебе придется за меня пересдавать.

— Договорились.

Павел зашел за перегородку, переоделся. Галстук что-то никак не давался: узел получался то слишком толстый, то косой. Пришлось обратиться за помощью к Анне. А после того, как она завязала галстук именно таким узлом, каким хотелось Павлу, он взял ее за локти и приподнял:

— Спасибо!

— Пусти, медведь, — вроде бы строго сказала Анна, но как ни старалась сдержать улыбку, все же не сдержала.

Павлу показалось, что под окном раздался шорох.

— Ну, ты собираешься, как невеста на выданье, — продолжая улыбаться, сказала Анна. — Пошли!

— Очень мне хочется понравиться одной девушке — вот и собираюсь долго.

Павел погасил лампу, и они вышли на улицу.

2

Санька

и по походке и по стати узнал входившую к Павлу Анну. Надо бы окликнуть, но неудобно: подумает, что он каждый вечер дежурит у ее дома. Зайти к Павлу — как знать, может, помешает. Может, Айна влюблена в своего соседа. Если бы сердце ее было свободным — она могла бы обходиться с Санькой и помягче. А то она и избу Павлу мыла, и на танцах около него крутится. А что кумовством связаны, так это ничего не значит. Подумаешь, дочь крестного отца! Не родная ведь, совсем других кровей, и мало ли сходятся при подобных обстоятельствах?

«А если так — зачем все эти ожидания и переживания?! А чтобы все знать точно — возьму да и зайду к Павлу. Ведь он — его друг. Вместе росли, вместе в армию ушли. Зайду!» — решает Санька, но что-то его удерживает, что-то мешает взяться за ручку двери. Сапог увязает в рыхлом снегу, ноги дошли до сеней, а дальше не идут.

Запотевшие изнутри окна льют слезы, оставляя бороздки. В окнах мелькают тени. Вот длинная, все окно закрыла, это наверно, Павел. А эта поменьше — Анна. А вот они сошлись в одно, и Санька почувствовал, как у него сразу же пересохло во рту. Пригнувшись, он посмотрел в прогалину под занавеской — ничего не видно, прислушался — ничего не слышно. Скрипнул наличник, за который зацепился Санька, и, словно бы испугавшись, что его могут заметить, он поспешно вышел на дорогу. Перед глазами у него все так же плакали запотевшие окна.

Но вот в доме Павла погас огонь, прошла еще минута, щелкнула калитка. Санька затаился под ближней ветлой. Павел с Аннон вышли на дорогу и зашагали вниз по улице.

Постояв еще какое-то время под ветлой, Санька прямо огородами пошел на свою улицу.

Тихонько, чтобы не разбудить отца с матерью, залез в погреб, набрал медовухи. Она была ледяной, но до того ли тут, чтобы ее подогревать! Словно выплеснутая на каменку, с шипением прошла по горлу медовуха. Санька захмелел и пошел в клуб.

В клубе как раз кончался концерт. Начались танцы. Санька немного потанцевал с девушками-артистками из леспромхоза. Когда, танцуя, проходил мимо игравших в шахматы Павла и Володи, делал вид, что очень занят разговором со своей партнершей и потому не видит друзей. Старался он, наверное, зря: Павел с Володей были так углублены в игру, что вовсе и не замечали танцующего Саньку.

И тогда он подошел к гармонисту, положил руку на мехи и, дождавшись, когда гармошка смолкнет, нарочно громко, чтобы все слышали, заказал «цыганочку».

Плясал он один, никого не вызывая в пару, плясал с мрачной исступленностью, словно кому-то что-то хотел доказать. Глаза его смотрели только на пол и на свои ноги, выделывающие замысловатые коленца. Плясал до тех пор, пока не сдался гармонист. И тогда, по всегдашнему обычаю, отвесив гармонисту поклон, опять же у всех на виду размашисто зашагал к двери и захлопнул ее за собой так, что висевшие на стене лампы слегка подпрыгнули и, словно передразнивая кого-то, на секунду высунули длинные языки пламени.