Разлучница
Шрифт:
– Марта Павловна, не прячьтесь от меня, хоть вы не прячьтесь, – взмолилась Ася. – Я очень хочу помочь вам, развеселить вас. Я это умею. Вы не делайте из своих проблем тайны, не стесняйтесь. Меня невозможно обременить. Я – всеобщий носовой платок, мною удобно и приятно вытирать слезы.
– И сморкаться, Асенька? Слезы и, извините, сопли неразлучны. Раньше вы ухитрялись выворачиваться, складываться так, чтобы предоставлять людям чистую сухую сторону.
– А нынче я грязный кусок дешевой ткани, да? Чистых сторон не осталось, и все брезгливо отошли? – глухо спросила Ася.
– Так мы с вами сейчас занимаемся стиркой и глажкой. Но мне в качестве утиральника вы не нужны, не обессудьте.
– Я вам, похоже, ни в каком качестве не нужна.
– Нужны,
«Но мне всегда что-нибудь или кого-нибудь навязывали», – уже срывалось с Асиного языка. Однако не сорвалось. Марта Павловна подметила главное: Асе не во что было превращать собственные и чужие переживания. «Фея я недоделанная», – вздохнула Ася и отпросилась домой горевать.
Ася задыхалась в этой плохой своей поре, когда вдруг вспомнила проклятие Киры Петровны. И испугалась до колик в животе. Все читанное и слышанное о сглазе и порче, как выяснилось, отложилось в ней. И служило отменным кормом страху за себя. То, что раньше считалось ею лишь рабочим моментом в жизни ее души, теперь представилось мучительством этой самой души чужой злой волей. Ася была вынуждена признать правоту Киры Петровны под пыткой колдовства.
– Нет, нет, нет, – твердила Ася, бегая по спальне и заткнув уши. – Я не стану второй Кирой, Дашка третьей и так далее. Я имею право на собственные ошибки. Это старуха безошибочна, как японский калькулятор в арифметических действиях, которые можно проверить, выполнив на бумажке. Я не собираюсь обеспечивать собой вечное земное существование Киры Петровны. Я на примерах почти всех своих знакомых убедилась, что она и так вечна. Молотком своего нежелания умирать она вколачивала в меня гнусности. Я сопротивлялась. И была ею за это проклята. И сразу все в жизни разладилось. И никакого просвета впереди.
Как Асе нужна была удача. Немедленно. Чтобы судьба, естественно, посредством каких-то людей сказала ее выбору «да». Чтобы рыкнула, провопила, прокричала это «да». Но дни перезрело срывались с веток обстоятельств, и никто их не подбирал. Бессонница и тошнота крепко подружились с Асей. И однажды ночью, впервые после кончины бабушки, она принялась молиться.
– Господи, – взывала Ася, – милый, добрый, справедливый, единственный. Я знаю, что люди материальны, поэтому с ними всякое может случаться: болезни, гибель родных, предательство близких. Нет застрахованных от несчастий. Но, если они будут ниспосланы Тобой, я все приму безропотно. Нет, вру, поропщу, Ты уж прости. Я признаю Твое право распоряжаться моей душой. Твое, но не Киры Петровны. Она не в состоянии навредить мне, потому что я принадлежу со всеми своими потрохами Тебе, а не ей. Самое большое унижение, нет, самая большая низость – поверить в ее безраздельное влияние на мое настоящее и будущее. Ты только не карай ее: она, верно, свихнулась, раз надумала подменять собой Тебя. Она вообразила себя всемогущей, а Ты, получается, у нее на посылках. В общем, Ты делай со мной что хочешь. А ей не давай. Я прощаю ее, честно. Ты же прости нас обеих, обе дуры…
В ночи молельщице виделись кошмары: какие-то печальные блестящие глаза плыли сквозь маслянистую тьму, беременная женщина в старомодном клетчатом сарафане отрешенно смотрела мимо нее, черные крысы с белыми грудками шныряли в старинном комоде со снежно хрустящим постельным бельем. Ася схватила их за глотки, хотела задушить, но то ли пожалела, то ли побрезговала и выкинула за дверь. Она вставала, бродила по квартире, курила, пила кофе. Но ощущение, будто она бродит, курит и пьет во сне, а в реальности все еще душит крыс, было неистребимо. И до рассвета она повторяла вариации своей молитвы. И темень вдруг взорвалась необыкновенно яркими и чистыми красками: густо, сплошь, неостановимо валились откуда-то сверху на Асю игрушки и конфеты, звездочки и шарики… «Еще, еще, еще», – восторженно упрашивала Ася. Но поток постепенно иссяк, и только одна изумрудная хлопушка все падала, падала, падала… Ася спала часа полтора,
После завтрака позвонила Марта Павловна и предложила Асе заниматься с детьми в центре художественного творчества два раза в неделю. Наверное, самой Марте этот приработок был нужнее. Но Ася впервые не стала рассуждать, а сразу согласилась.
Какое-то время она упивалась воспоминаниями той ночи. Ей очень хотелось кому-нибудь о ней рассказать, но даже Марта Павловна не услышала ни слова. Что-то мешало Асе. И наконец, стоя перед зеркалом, она изрекла:
– Я – трусливое и примитивное создание. Я испугалась слабой, грубой старухи, проклявшей меня от отчаяния. А контакт с Богом мой мозг оформил конфетками, сыплющимися с небес. Мне просто стыдно за себя, вот я и молчу.
Но, признав это, Ася почувствовала необыкновенную легкость.
Тем временем у Саши с Мотей складывались какие-то необыкновенные отношения. Мотя была истеричным котенком. Болела она часто – то рвота, то понос, то запор, то насморк. Саша дрожащими руками впихивал в крохотную пасть четвертинки таблеток и вливал из пипетки суспензии. Мотя царапалась, кусалась, плевалась, исходила пеной и часами отсиживалась по темным углам. Она требовала еды властно и громко. Позволяла себя гладить или не позволяла – по настроению. Но зато в минуты просветленной нежности отдавалась хозяйским рукам без колебаний, доверчиво и заинтересованно. Мурлыкать, как все сиамы, она не умела, но урчала басовито и самозабвенно. И победно таращила раскосые голубые глазищи на проходивших мимо них с Сашей домочадцев. Она провожала и встречала Сашу у порога, неприятным голосом мяукала ему что-то строгое после даже краткой разлуки и отгоняла от него Асю и Дашу недовольным шипением.
Саша мог подолгу стоять перед кошкой на коленях, уговаривая съесть кусочек деликатеса. И преисполнялся неподдельной гордости, когда Мотя соизволяла откушать. Все, что выставлялось в дорогих зоомагазинах для маленьких хищниц, приносилось в дом и неутомимо обсуждалось. Мотя проигнорировала пластмассовый домик – Саша не поленился в тот же вечер съездить за деревянным. Моте не пошел алый ошейник – Саша купил голубой, лиловый и зеленый на выбор.
– Ты в нее влюблен, – шутила Ася.
– Кажется, да, – покаянно и удивленно признавался Саша.
Он понимал, что это глупо, но ничего не мог с собой поделать. Не кошкой он увлекся, но ее натурой. Асина с некоторых пор стала вызывать в нем трепещущее чувство досады. Мотя не анализировала прошлых Сашиных слов и поступков: лишь его состояние в секунду их встречи явственно волновало ее. Мотя ни за что не была ему благодарна. Она без устали давала понять, что он обязан кормить и развлекать ее. Но каждое утро гордячка возникала перед ним, и было видно, насколько важна ей его ласка, подтверждение вчерашнего расположения. Мотя не отказывала себе в потребности и удовольствии пустить в ход когти, когда была чем-то недовольна, хотя исход борьбы с крупными двуногими был предрешен. Она избрала Сашу своим повелителем, чем поработила его. Красавица спала по двадцать часов в сутки, а оставшиеся четыре капризничала и играла с хозяином – смыслом ее кошачьей жизни. Мотя стеснялась неудач. Промахнувшись лапой по мячику, она делала вид, будто вообще не пробовала достать игрушку, и норовила на время исчезнуть с глаз долой. И главное – домашняя избалованная Мотя погибла бы на улице без Сашиной заботы. Вот этим всем она от Аси и отличалась.
Неуемная Ася затеяла участие Моти в открытой выставке кошек.
– Хоть узнаем у специалистов, действительно ли она сиамская.
Беспаспортная Мотя равнодушно продемонстрировала себя именитым судьям и получила два отличных диплома международной кошачьей федерации. «Так не бывает», – ревниво бросила Ася и через полгода снова поволокла свою Золушку на показ. Мотя вернулась домой с двумя титулами кандидатки в чемпионки Европы. Саша был юно пьян и счастлив. «Порода, непобедимая порода», – восхищенно бормотал он. А вот его жена сникла.