Разлюбовь, или Злое золото неба

Зотов Андрей

Ты оглянулась. Конечно же, ты не могла меня видеть, но ты ведь знала, что я на тебя смотрю, и мне казалось поэтому, что ты видела меня и именно мне махнула рукой. И вошла в самолет, а следом вошла женщина в красном плаще, а

потом кто-то еще, и еще.

Скоро откатили трап. Закрылись овальные двери. Через минуту самолет вздрогнул, и только тут в глубине дождя обнаружился небольшой серый тягач, который начал медленно разворачивать ваш лайнер на месте. А я так надеялся, что из-за дождя погоду признают нелетной, и полет отложат на потом, на вечер, на завтра, на пятницу, навсегда.

Вот лайнер уже сам катил по дорожке к взлетно-посадочной полосе. Я глядел на него и думал… Да нет, ни о чем я не думал, какие уж тут думы, просто я глаз от него не мог отвести.

А когда самолет разбежался – ну и быстро же он разбежался! – и в самом конце полосы, далеко-далеко отсюда, взлетел в мокрое небо и там исчез, мне стало некуда больше глядеть. И все в один-единственный миг вдруг сделалось каким-то ненастоящим – и Москва, и Приволжск, и моя там поляна, и сценарии-рассценарии, и «Валдай», и все эти шпионы-гангстеры-генералы, и климатические купола, и даже дождь, раньше доводивший меня до блаженства. Все это стало просто не важно.

Но ведь там не будет такого

дождя, и такого ветра тоже не будет, там просто не может такого быть. «Ты понимаешь, – думал я как бы тебе в ладони, – там будет все по-другому, все-все, а того, что было, уже не будет у тебя никогда…»

И вдруг я почувствовал, как меня берут под руки с обеих сторон. Два незнакомых широченных парня в одинаковых спортивных куртках. Я хотел было рвануться, но они так крепко меня взяли, что я решил: дергаться бесполезно, только руки себе ломать. Да и весь я был какой-то обмякший, даже ноги переставлялись с трудом – вот что значит утрата надежды, которая умирает последней.

Они почти выволокли меня из зала и повели к стоянке машин. Тот, что был слева, что-то мне говорил, но я не понимал, о чем идет речь. Перед моим мысленным взором все еще взлетал, все еще взлетал лайнер, равномерно мигая огнями, словно произнося на своем самолетном языке слова прощания, что ли, а может быть, просто подмигивая. Кто их там разберет. А потом меня посадили в… знакомый «Вольво», за рулем которого оказался Щипач. Он оглянулся и бросил на меня один-единственный взгляд, где не было прежней ненависти, а лишь сожаление. Он меня пожалел.

Но от него – и это было понятно – уже ничего не зависело.