Размышляя о Брюсе Кеннеди
Шрифт:
— Сегодня днем? — Его голос звучал неподдельно радостно, по крайней мере удивленно и облегченно.
Она решила ничего больше не говорить, обойти молчанием, что он вчера утром проспал, что Стан не присутствовал на премьере. Но внезапно, сама того не желая, спросила о премьере. Как она прошла, получила ли положительные отзывы.
— Рецензии появятся только через несколько дней, — ответил Бен, — но… У меня странное ощущение, будто этот фильм уже остался далеко-далеко позади. А сегодня утром вдруг возник потрясающий замысел нового фильма…
Мириам прикрыла
По словам Бена, несколько друзей и знакомых назвали «Навсегда девочка» «весьма примечательным фильмом», «лучшим из всего, что он сделал до сих пор». Мириам знала и эти имена, и чего стоят их слова.
— Хочешь, расскажу?
— Ты о чем?
— О следующем фильме. Пока только идея, но, я уверен, очень хорошая. Ты первая, кому я расскажу.
Она закрыла глаза.
— Бен… Я в аэропорту… на регистрации… Мне… Сегодня вечером. Вечером расскажешь. Мне правда интересно, но сейчас я разговаривать не могу.
Она смотрела в иллюминатор на заснеженные вершины Пиренеев. Перед отлетом в Амстердам она выпила еще один бокал шампанского.
На этот раз покупать журналы она не стала. Ей было о чем подумать.
Она думала о Брюсе Кеннеди. О том, как они в последний раз сидели за столиком в «Эль биготе». Тогда он показал ей фотографии.
— Вьетнамка? — спросила она.
— Из Лаоса.
У девчушки — Шаннон — была смуглая кожа и рот ее матери, а глаза — отцовские. Разрез глаз можно было назвать азиатским, но не сами глаза.
На одном фото они были втроем. Брюс Кеннеди в солнечных очках одной рукой обнимал жену за плечи. Они были одного роста. Между ними стояла их дочка. На заднем плане угадывались контуры колеса обозрения.
Мириам вспоминала эту фотографию, пролетая над покрытыми снегом горными вершинами. Ранее она думала о Брюсе Кеннеди в море, о том, что вода еще связывала его с чем-то ощутимым. Но здесь, в воздухе, она осознала другое — пустоту между самолетом и вершинами гор.
На миг она представила себе Шаннон, которой придется свыкнуться с мыслью, что ее папа теперь «живет во всем». Здесь, в пустоте, и в разреженном воздухе, и одновременно везде. Хотя она еще, наверное, слишком мала. Наверное, достаточно фотографий.
Она отвернулась от иллюминатора и зажмурилась.
— I have to apologize , [145] — сказал он, спрятав фотографии.
— For what? [146]
— За то, что тогда сказал тебе, что сразу посчитал available.
Она улыбнулась.
— Но я и была available.
— Я не сразу понял, — продолжал он. — Тогда, за завтраком, мне только показалось. Но вот когда я увидел тебя на балконе в белой простыне, то уже знал наверняка.
145
Я должен попросить прощения (англ.).
146
За что? (англ.)
Она подумала о своей истории. О том, что будет рассказывать подругам, а что не будет. Чем закончить.
Ужином в «Эль гато», так она решила, да, именно так, а остальное предоставит восполнить их фантазии. Остальное — ее собственность.
— Ну а какой он был? — непременно спросит Лаура. — Какой он был в…
Тогда Мириам приложит палец к ее губам. А потом одарит подругу улыбкой, которая скажет многое.
Придет день, возможно, уже завтра, а возможно, на следующей неделе, когда она расскажет все. Когда газеты напечатают сообщение. Американский актер пропал, найден мертвым. «А это не?..»
Она подумала о Бене. О том, что скажет он, когда прочитает об этом. Когда прочитает вслух, поправила она себя. И прямо воочию увидела себя на кухне режущей лук, Бен сидит с газетой за кухонным столом.
— А знаешь, кто умер? (пропал без вести? найден?)
Придет ли ему в голову соединить в голове место, где она отдыхала, и место, где Брюс Кеннеди… Нет, Бен не такой. Он никогда не мог запомнить названия мест, вернее, его не интересовало, где, в каком месте Южной Испании целую неделю отдыхала в одиночку его жена.
А знаешь, кто?..
— Нет. Кто? — Нож она не положит, спокойно продолжит резать лук.
— Брюс Кеннеди, — услышит она голос мужа у себя за спиной.
Едва она вышла с багажной тележкой из раздвижных дверей, как к ней бросились дети.
— Мама! Мама!
Алекс уткнулся в нее носом и обхватил за талию, рядом подпрыгивала Сара, просилась на руки. Чуть позади стоял Бен — он пошевелился и нерешительно шагнул в ее сторону.
— Добро пожаловать домой. — Он поцеловал ее сначала в обе щеки, потом в губы.
Она не ответила на поцелуй, просто позволила себя поцеловать. Сара уже была у нее на руках и тихонько подергивала ее за волосы, пропускала их сквозь растопыренные пальчики, любовалась ими и твердила:
— Мама, мама.
В машине она села на заднее сиденье, рядом справа и слева устроились дети.
В Амстердаме шел дождь, легкая изморось. Она обняла руками Алекса и Сару, прижала их к себе и все смотрела на ползающие по стеклу дворники.
— Боже, как я рада, что могу снова прижать вас к себе.