Разноцветные дни
Шрифт:
Разочарованный и немного уже сморенный жарой, я вернулся к крыльцу, сел на ступеньку и тут на бочке с водой увидел… горлинку.
Вся такая коричневая. А глазки, ну точь-в-точь два гранатовых зернышка! Вот она наклонилась. Зоб надулся. Видимо, пьет… И всего в каких-то метрах десяти от меня.
Я лихорадочно прицелился и выстрелил. Камушек точно ударил в птицу. Она кувыркнулась и упала на дорожку.
Я подбежал и схватил добычу. Пальцы мои окрасились чем-то розовым. Я онемел. И тут почувствовал над собой чью-то тень. Это была мама.
— Что ж ты
— Вот… ранил… — нелепо ответил я, изобразив на лице подобие улыбки.
— Ну-ка, дай сюда! Выпороть тебя мало.
Мама говорила очень тихо, но это почему-то произвело на меня сильное впечатление, наверное, если бы она кричала, я бы испытал лишь внутреннее сопротивление…
Она осторожно приняла горлинку — птица, к счастью, оказалась живой, лишь оглушенной и слегка раненой — смазала крыло какой-то белой мазью и отпустила.
До вечера мама со мной не разговаривала. И это было хуже любого наказания. А горлинка, пока не скрылось солнце — все напоминала о своей боли и обиде жалобным гульканьем.
В тот же день я сломал и изорвал на части рогатку и зашвырнул ее в темное окошко чердака. С глаз долой.
Но это не все. Мое мальчишеское сердце потряс и повернул к добру другой случай. Не менее трагический. Хотя тут не я был виновником…
У нашей горлинки, оказывается, было гнездо на старой урючине. И в нем вывелись два птенца. Крохотные, вместо перьев будто соломинки торчат. Горлинка целый день укрывала своих чад от палящих лучей. Когда только успевала их кормить?
Летом дождь в нашем краю — великая редкость. А град тем более. Но в тот июльский полдень небо вдруг потемнело. Покрылось, точно брезентом, плотными тучами. И вдруг с неба, как из огромного куля, распоротого молнией, посыпались крупные горошины.
Я выскочил на крыльцо и стал их ловить. Они больно ударяли по темени, по ладоням — холодные и тяжелые.
Град бил по земле, по деревьям, цветам, скамейкам, по крышам.
С шорохом, треском, звоном.
Ледяные шарики забавно прыгали по дорожкам.
Вдруг за спиной послышался грустный мамин голос:
— Сколько беды может принести этот град! И полям, и садам, и…
Я не обратил сначала внимания на мамины слова.
Для меня град был прежде всего дивом. Но оно окончилось так же внезапно, как и началось. И продолжалось-то всего полминуты или минуту.
Я вышел в сад. Градины таяли, сливались в ручейки и тут же бесследно испарялись. Зато листва на деревьях была будто нулями изрешечена, сорвана, яблоки устилали траву.
Петух, наш Тореадор, «кококая», ходил меж помидорных грядок и с видимым удовольствием глотал оставшиеся градины. Словно град для него был сливочным мороженым, упавшим прямо с неба.
Мама тоже вышла следом. И подойдя к урючине сказала с тревогой в голосе:
— Живы ли наши птенцы?
— Я сейчас, мигом… — вскинулся я и полез по шершавому стволу.
Еще рывок, еще один… А вот и гнездо. С самого краешка…
Но что такое?
Горлинка при моем приближении, распластав
Мне стало как-то не по себе. Я быстро соскользнул вниз, на землю, к маме…
— Ну, что там? — спросила она с нетерпением.
И я рассказал.
— Мать есть мать, — глубоко вздохнула мама. — Что у человека, что у птицы… Себя не пожалела, а птенцов спасла… Если бы не град…
ПЕРВАЯ УЧИТЕЛЬНИЦА
Мама моя была портнихой. Шила она только для своих близких знакомых. А знакомых у нее было много. Во всех уголках города. Приезжали молодые и пожилые. Многих я знал хорошо в лицо. Пожалуй, особенно запомнилась мне, врезалась в память Камила Усмановна. Она была уже пожилая, сухонькая, одевалась просто и строго. И сама казалась суховатой, даже суровой.
Но, как часто бывает в жизни, внешнее впечатление обманывало.
Камила Усмановна всегда ходила с кожаной сумочкой-ридикюлем. И у нее была странность — на взгляд взрослых, конечно. Встречая на улице незнакомую девчонку или какого-нибудь босоногого мальчишку, непременно останавливала. Спрашивала, как зовут, в каком классе учится. И дарила карандаш или карамельку. Такие подарки никогда не кончались в ее старенькой сумочке.
Мама говорила, что Камила Усмановна была одной из первых учительниц в Советском Узбекистане, затем находилась долгие годы на очень ответственной работе. Имеет ордена, которые надевает только по праздникам — Седьмого ноября, Первого мая и в День Победы.
И мне удалось однажды увидеть ее награды. Особенно запомнился орден с изображением Ленина. А еще мама говорила, что Камила Усмановна теперь на заслуженном отдыхе и получает особую пенсию какого-то значения. Но почти всю перечисляет детским домам, школам.
Камила Усмановна, приходя к нам, обычно стучала кольцом, висящим на калитке, и громко спрашивала:
— Хозяева дома?
— Проходите, проходите! — радушно приглашала мама. — У нас открыто.
И какие бы дела ни предстояли — стирка, уборка, срочный заказ — она все отставляла в сторону и занималась дорогой гостьей. Мама и Камила Усмановна садились на открытой летней веранде и пили чай. На столе в стеклянных вазочках красовались варенья — клубничное, черешневое, виноградное с орехами…
— Угощайтесь, — предлагала мама.
Камила Усмановна благодарила и доставала из своей волшебной сумочки кулек.
— А где наш Лохматка?
Прозвище безобидное, но кому приятно напоминание о вечно торчащих в разные стороны волосах?.. Однако я не сердился: знал, что за этим обычно последует.
— Пусть занимается своим делом, — отвечала мама.
Я обычно располагался в конце сада за отцовским верстаком и выпиливал лобзиком фанерные фигурки.
— Нет-нет, — не соглашалась Камила Усмановна. — Пусть идет пить с нами чай. Такой мармелад ему должен понравиться.