Разноцветные глаза (сборник)
Шрифт:
Кладбище на четырех ветрах
Обнаружить второй пот было гораздо труднее. Я долго разыскивал такой наш семейный плащ, под которым могла бы укрыться и моя жизнь, такой, который был бы утком, вытканным по меркам и заслугам только моего рода, и содержал бы нечто пугающее меня. Так я узнал, что моя мать была сиротой и что мой дед умер очень странно. Эту историю рассказал моей бабушке военный врач гарнизона города Шабац, где дед служил до самой смерти, причем я так и не смог понять, кому и каким образом могла быть рассказана эта удивительная исповедь моего деда в том виде,
«Как-то вечером, а было это в 1929 году, – так начинается эта история, – я возвращался домой после обхода шабацкого гарнизона. Только что закончился ужин, а на ужин в тот день была печенка. Я решил не ехать верхом, а сесть в экипаж. Было холодно, и мне казалось, что под носом у меня вместо усов замерзшая птица. Ее влажные перья щекотали щеки и нос, и рука сама тянулась их убрать. Шинель теплая, верх экипажа поднят, но ветер продувает насквозь, оледеневшие ветки просятся внутрь, а пол весь усыпан ледышками, словно битым стеклом в трактире, под сапогами так и хрустит. Извозчик дал мне одеяло, я откинулся назад и уснул. Разбудил меня запах жареной печенки, – закутавшись в одеяло, я так согрелся, что даже вспотел, и шинель, пропахшая казармой, запахла кухней и вином. Я выглянул, чтобы понять, скоро ли мы приедем, и вдруг заметил, что снаружи за поднятый верх экипажа цепляется чья-то рука. Очевидно, кто-то бежал рядом, хватался за него и пытался что-то кричать навстречу ветру. „Кто бы это мог быть в такое ненастье?“ – подумал я, и услышал из темноты охрипший голос, который звучал прямо у моего уха по другую сторону парусины:
– Подвези меня, на улице такой холод! Я не доберусь до дома.
Я крикнул извозчику, чтобы тот остановился, он придержал лошадей, я протянул руку, и кто-то снаружи тут же схватился одной рукой за мой рукав, другой за саблю, пристегнутую к портупее и стоящую передо мной на полу, и вскочил внутрь. Это была девушка в светлом и не по сезону легком платье, совершенно замерзшая. Села рядом со мной, сидит и стучит зубами.
– Ты почему так одета? – спросил я ее, а она, продолжая дрожать от холода, ответила:
– Когда меняется время, человек не знает, что за погода на дворе.
Я хотел укутать ее в одеяло, да только оно было все в грязи от моих сапог. Она, продолжая дрожать, прижалась ко мне, а самой неловко, боится, что я могу о ней плохо подумать.
Делать нечего, снял я шинель, укрыл девушку, и она сразу же успокоилась. Я спросил ее:
– Ты чья будешь?
– Деспина я, а мои родители – Кой и Драгиня Лазаревы, мы живем тут рядом, в Илеровом переулке, дом семь.
Мы помолчали, потом она вгляделась в темноту и показала пальцем:
– Видите, журавль у колодца, один шест поднят, а другой опущен („И кто только в такую погоду ходит по воду?“ – подумал я), вот тут и остановите.
Мы остановились, она хотела снять шинель, а я отмахнулся, дескать, не надо, сам завтра заберу по дороге в гарнизон. Тогда извозчик подъехал к самому дому, девушка что-то крикнула в темноту, видимо, поблагодарила, не коснувшись ногами земли, прямо с подножки прыгнула на крыльцо и в два счета оказалась за дверью.
Извозчик стегнул лошадей, экипаж тронулся, а на следующий день я, вновь проезжая мимо этого места по пути на службу, остановился, спрыгнул с коня
Стоял прекрасный солнечный день, но солнце было зубастым, кусало и за перчатки, и за волосы. Дверь открыл старик с фиксаторами на усах; я обратился к нему по имени, и он дернулся как от пощечины; никогда я не видел, чтобы кто-нибудь так пугался собственного имени. Я сказал, что пришел за шинелью, которую вчера одолжил его дочери Деспине, он ничего не ответил, оглянулся назад и позвал кого-то, кто был внутри. За его спиной появилась старуха с волосами, заплетенными в косички: одна была черной, а другая белой.
– Помилуйте, господин, – сказала она, – да ведь мы нашу Деспину уж три года как схоронили. Как же вы, спаси Господи, могли одолжить ей вашу шинель?..
Я решил было, что они хотят меня одурачить, и начал подробно обо всем расспрашивать, но не тут-то было, они принесли мне свидетельство о смерти, а на свидетельстве фотография, а под фотографией – имя, дата, участок № 97. „Что ж, – подумал я, – поищу этот участок, посмотрю, стоит ли моя шинель всей этой комедии“. Я попрощался, сел в седло и поскакал в казарму – без шинели, злой, опаздывая на службу. Вечером, возвращаясь домой, я не поехал мимо колодца, а повернул к трактиру „На четырех ветрах“, расположенному как раз напротив кладбища, – хотел согреться, поужинать и заодно посмотреть, существует ли на самом деле участок, указанный в свидетельстве о смерти.
Вошел, вижу – подпоручик Илия Веркович и капитан Марк Вранеш играют в домино. Я сел рядом, заказал еду, принялся за ужин. На столе стоял сапог, в котором лежали деньги, а рядом были поставлены тарелки. Они играли, а я ел. Потом они спросили, как я оказался здесь без шинели, ну я им все и рассказал. Все засмеялись, а капитан Вранеш сказал:
– Ставлю две полтины серебра, что в такой темноте и при таком тумане ты не осмелишься даже подойти к воротам кладбища.
– Держу пари, что господин капитан не испугается, – смущенно возразил подпоручик Веркович. – Я не вижу в этой истории ничего сверхъестественного.
Не знаю, то ли он польстил мне как младший по званию, то ли, увидев, что я подавлен, захотел подбодрить.
– Ерунда, – ответил им я, – спорьте сколько угодно, ваше дело, а меня интересует только одно – шинель. Поэтому я сюда и пришел.
– Господин капитан, – не унимался Веркович, – а как мы узнаем, что вы действительно побывали на этом участке?
– Дело ваше, – снова сказал я. – Впрочем, я, пожалуй, воткну в землю на участке девяносто семь свою саблю, а вы потом, если вам угодно, идите и ищите ее. Но чтобы к утру вы мне ее почистили и вернули.
Мы пожали друг другу руки, и я вышел. В руках у меня было свидетельство о смерти, и я быстро шагал по кладбищу. Там было довольно тесно – могила к могиле, ни одного пустого места. Я свернул с главной аллеи влево и стал следить за номерами участков… И вот наконец участок девяносто семь. Я подошел, хотя мне было немного не по себе, засунул за обшлаг свидетельство о смерти, вытянул саблю из ножен, воткнул ее в землю и только собрался отойти от могильного холмика, как сзади кто-то сильно дернул меня за подол шинели… Я закричал, но не услышал своего крика.