Разные дни войны. Дневник писателя, т.2. 1942-1945 годы
Шрифт:
Я отвечаю, что кинопрокат, посылающий на фронт не то, что нужно, как видно, неправильно понимает кинопропаганду.
– Вот именно. Пропаганду! – сердится Дударев. – Меня уже поздно пропагандировать. Вы им это скажите.
Должно быть, тема эта занимает его уже давно и серьезно.
– Или вот еще, – продолжает он. – Был я на Западном фронте. Так вот там журнал «Смех» издавался. Кто-то там карикатуру поместил. Не помню, что было под ней написано, а изображены были повешенные. Какой же тут смех, когда людей вешают?
Этот неожиданный для меня разговор перемежается обменом деловыми соображениями между Дударевым и командиром корпуса.
– Неважно сегодня идете, плохо… – говорит Мельников, глядя на карту.
– Почему плохо? – ворчливо возражает Дударев. – Неплохо идем!
– Нет, плохо, медленно.
– Почему медленно? Прошли за день четыре-пять километров и еще пройдем. Ничего не медленно, – продолжает возражать Дударев все тем же ворчливым тоном.
– И все же надо нажать. Неважно действуете!
– Почему неважно? Тринадцать орудий взяли за утро. Вот, пожалуйста!..
Дударев с торжеством кивает на задрожавшее в эту минуту оконное стекло.
– Вот из немецких бьем, из захваченных 105-миллиметровых, на предельной дальности – и по немцам! А вы говорите, плохо…
– Ну ладно, кончайте разговор, Дударев. Давай нажимай!
– Я нажимаю, – не сдается Дударев, видимо привыкший противоречить начальству. – Вот я подтянул артиллерию и нажал. Сейчас пехота пошла. Артиллерию опять подтяну и опять нажму. А пехоте что ж одной, без артиллерии? Ведь нецелесообразно. Что же нахрапом лезть? Надо сперва подтянуть, потом бить, а потом идти. А потом опять бить и опять идти… Вот и будет все хорошо.
– Ну, давайте мне пункты для бомбежки, – приказывает командир корпуса, прекращая этот разговор.
– Пожалуйста!
Дударев быстро показывает несколько пунктов на карте, которую командир корпуса тотчас же передает начальнику штаба, чтобы тот связался с авиаторами. В это время Дудареву звонят из полка.
– Так, – говорит он. – Хорошо!.. Молодцы!.. Ей-богу, молодцы! – И кладет трубку.
– Еще три 105-миллиметровых орудия в полной сохранности захватили. За день шестнадцать, значит. А вы говорите, плохо!
Снова звонит телефон.
– Огонь дать? – спрашивает Дударев. – Куда? По развилке дорог? А что? Отходят?.. Сейчас дадим.
Он с картой в руках поворачивается к начальнику артиллерии.
– Вот здесь у немца орудия скопились на конной тяге. Действуйте по этому перекрестку…
Еще один звонок по телефону. Начальник штаба полка доносит, что полк выдвигается вперед на Вильхву.
– Пусть в лобовые не ходит, – говорит Мельников. – Позвоните, прикажите им левей обходить.
– Не надо звонить, – говорит Дударев. – Они и так нацелены с самого начала левее.
Входит капитан и докладывает, что взяты
– Конечно, – говорит Дударев, – подбрасывают силы. Этого надо было ожидать. Надо артиллерию подтянуть.
Через пять минут выясняется, что речь идет не о показаниях пленного, а о документах, взятых на убитом.
– Ну, тогда это еще не факт, что новая дивизия, – равнодушно говорит Мельников. – Может быть, просто кто-нибудь из вернувшихся в строй раненых. Немцы теперь всех подряд хватают, кто близко к фронту попал, и сразу на передовую. Затыкают дырки всем, чем способны. Такие номера дивизий могут оказаться, каких давно и на свете нет.
Мельников поднимается, чтобы ехать в соседнюю дивизию. Я тоже поднимаюсь. Мне сказали, что на окраине деревни находится с тремя своими танками командир Чехословацкой танковой бригады. И мне его было бы очень кстати повидать.
– Я еще заеду к вам, – говорю я Дудареву.
– Хорошо.
Я выхожу на улицу. Тут же, на задворках, за церковью, наши артиллеристы действительно лупят из немецких 105-миллиметровых, выкрашенных желтой краской орудий.
– А куда они бьют? – спрашиваю я у начальника политотдела.
– Наверно, по указанным целям, – говорит он, но все-таки, усомнившись, спрашивает младшего лейтенанта: – Куда вы бьете? Не по своим?
– Нет, нам цель дали.
– Кто дал?
– Начальник штаба артиллерии.
– А куда именно вы бьете?
Лейтенант называет пункт, по которому он бьет, и добавляет, что пушки бьют почти на предельной дальности – восемь километров.
– Ну, если на восемь километров бьете, – говорит начальник политотдела, – тогда наших там, безусловно, еще нет. Как со снарядами?
– Немец бросил много снарядов.
– Тогда бейте.
Мы с Альпертом едем в самый конец деревни к танкистам.
– А у нас индюшка, – с торжеством говорит водитель.
– Какая индюшка?
– Голову ей свернул и в мешок положил. Завтра пожарим, – радуется он.
Что на это ответить? Бедная индюшка уже отдала богу душу и не в состоянии посоветовать своим братьям и сестрам «по перу» не попадаться на глаза распустившимся на трофейных хлебах водителям.
У самого последнего дома деревни встречаем чехословацкого танкиста со свежезабинтованной, подвязанной к шее рукой.
Спрашиваем его:
– Где командир бригады?
– Был тут, – говорит он с легким акцентом. – Но уже пять минут уехал. Может быть, вы его догоните.
– А где штаб вашей бригады? – спрашиваю я.
– Километров за шесть в тыл отсюда.
Ехать в штаб бригады, назад, нет никакого смысла.
Выехав из деревни, проезжаем полкилометра. Дорога идет по узкой лощине. Бой слышится теперь с двух сторон. С одной примерно в километре, а с другой, судя по звукам автоматной и пулеметной стрельбы, еще ближе.