Разные оттенки смерти
Шрифт:
– Никогда? – тихим голосом спросила Клара.
– Никогда. Будет сидеть там, пока не умрет.
Клара сделала протяжный, неторопливый, глубокий вдох, потом выдохнула.
– Я видела это на примере моих клиентов, которых унижали физически или эмоционально. Отношения между людьми никогда не начинаются с удара кулаком в лицо или оскорбления. Иначе они на этом и закончились бы. Все начинается с нежностей. С доброты. Тебя тянет к другому человеку. Ты ему доверяешь. Он тебе нужен. А потом он понемногу начинает изменяться. Мало-помалу
– Но Лилиан не была ни любовником, ни мужем. Только другом.
– Друзья бывают жестокими. Дружба может трансформироваться, становиться своей противоположностью, – сказала Мирна. – Она питалась твоей благодарностью. Твоим чувством незащищенности. Но ты сделала что-то такое, чего она никак не ожидала.
Клара ждала.
– Ты защитила себя. Свое искусство. Ты ушла. И за это она тебя возненавидела.
– Но зачем она приехала сюда? – спросила Клара. – Я ее почти двадцать лет не видела. Зачем ей возвращаться? Чего она хотела?
Мирна отрицательно покачала головой. Она не высказала появившихся у нее подозрений, – что у возвращения Лилиан могла быть только одна причина.
Погубить праздник Клары.
И ей это удалось. Вот только почти наверняка не тем способом, который планировала сама Лилиан.
А это, в свою очередь, наводило на другой вопрос: кто спланировал то, чего не могла предвидеть Лилиан?
– Ты позволишь мне сказать кое-что? – спросила Мирна.
Клара поморщилась:
– Ненавижу, когда это спрашивают. Это означает, что последует что-нибудь ужасное. Что?
– Надежда поселяется среди современных мастеров.
– Я ошиблась, – сказала Клара с недоумением и облегчением. – Это обычная чепуха. Что, новая игра? Могу я тоже попробовать? Обойное кресло нередко бодается. Или… – Клара подозрительно посмотрела на Мирну, – ты что, опять курила свой кафтан? Я знаю, что марихуана на самом деле не наркотик, но все же сомневаюсь.
– Искусство Клары Морроу снова делает радость современной.
– А, понятно, мы играем в околесицу, – сказала Клара. – Это все равно что говорить с Рут, только у нас ругательств поменьше.
Мирна улыбнулась:
– Ты знаешь, что я сейчас цитировала?
– Так это были цитаты?
Мирна кивнула и посмотрела на влажную, пахнущую пивом кипу газет. Клара проследила за ее взглядом и широко раскрыла глаза. Мирна встала, пошла наверх и вернулась с собственными экземплярами газет. Сухими и чистыми. Клара потянулась было к ним, но ее руки слишком сильно дрожали, и Мирне пришлось самой отыскивать колонки с рецензиями.
Портрет Рут в образе Девы Марии смотрел на них с первой страницы раздела «Нью-Йорк таймс», посвященного искусству. Над ним было одно-единственное слово: «Воскрешение». А заголовок под фотографией картины гласил: «Надежда поселяется среди современных мастеров».
Мирна отложила эту газету и раскрыла лондонскую «Таймс» в нужном
– Клара, они просто в восторге, – сказала Мирна с такой широкой улыбкой, что ей стало больно.
Газеты выпали из рук Клары, и она посмотрела на подругу. На ту, которая шептала в тишине.
Клара встала. «Воскрешение, – подумала она. – Воскрешение».
И она обняла Мирну.
Питер Морроу сидел у себя в мастерской. Прятался от звонков телефона.
Дзинь. Дзинь. Дзинь.
Он вернулся домой после ланча, надеясь найти здесь тишину и покой. Клара забрала газеты и ушла – наверное, хотела прочитать их наедине. Так что он понятия не имел, что написали критики. Но как только он вошел в дом, принялся звонить телефон. И не умолкал. Все хотели поздравить Клару.
Звонили кураторы из музея, в восторге от рецензий и последовавшего благодаря этому ажиотажа на выставке. Звонила Ванесса Дестин Браун из «Тейт модерн» в Лондоне, благодарила за вечеринку, поздравляла Клару и спрашивала, не могли бы они встретиться и обсудить выставку.
Для Клары.
В конце концов Питер перестал отвечать на звонки и просто встал в дверях ее мастерской. Оттуда он видел несколько кукол из тех времен, когда она думала сделать целую серию таких.
«Наверное, они слишком политизированные», – сказала тогда Клара.
«Наверное», – ответил ей Питер, но «политизированные» было вовсе не тем словом, которое приходило ему в голову.
Он видел сваленные в углу «Воинственные матки». Она забросила их после очередной провальной выставки.
«Наверное, я слишком опережаю время», – сказала тогда Клара.
«Наверное», – ответил Питер, хотя у него на уме были совсем другие слова, вовсе не «опережаю время».
А когда она начала работать над «Тремя грациями» и три пожилые подруги даже позировали ей, он сочувствовал этим женщинам. Клара проявляла себя эгоисткой, ожидая, что три старые женщины будут позировать ей ради какой-то картины, которая никогда не увидит дневного света.
Но женщины не возражали. Им это нравилось, если судить по смеху, который время от времени не давал ему сосредоточиться.
А теперь эта картина висела в Музее современного искусства. Тогда как его педантичные картины висели, вероятно, у кого-нибудь на лестнице или, если Питеру повезло, над камином.
И видели их десяток-другой людей в год. А внимания обращали не больше, чем на обои или на занавески. Внутреннее украшение для богатого дома.
Ну как могли Кларины портреты ничем не примечательных женщин оказаться шедеврами?
Питер повернулся спиной к мастерской Клары, но прежде увидел, как лучи полуденного солнца коснулись громадной ноги из стеклопластика, марширующей по ее мастерской.