Разные оттенки смерти
Шрифт:
– Ты не на костре, – повторила Мирна. – По крайней мере сейчас.
– Это точно подмечено. А еще я не летаю. Есть много чего я «не».
– И есть много чего ты есть, – рассмеялась Мирна.
– Ты что, мне грубишь? – спросила Клара.
Мирна помедлила, разглядывая Клару, которая почти каждый день приходила в магазин Мирны, чтобы выпить чашечку чая и поболтать. Или же Мирна приходила на обед к Питеру и Кларе.
Но этот день был не похож на другие. Ни один другой день в прошлой жизни Клары не был похож на сегодняшний,
И каждая из них знала, о чем мечтает другая.
– Я понимаю, тебе нелегко, – сказала Мирна.
Она стояла перед Кларой, загораживая своей мощной фигурой весь зал, отчего то, что прежде казалось Кларе огромной толпой, превратилось вдруг в маленькое собрание. Тело Мирны представляло собой почти идеальной формы зеленый шар, блокирующий свет и звук. Они снова оказались в своем маленьком дружеском мире.
– Я хотела, чтобы все было идеально, – прошептала Клара, надеясь, что сумеет сдержать слезы.
Если другие маленькие девочки мечтали о дне свадьбы, то Клара мечтала о персональной выставке. В музее. В этом самом. Но она представляла себе все немного иначе.
– А кто это решает? Что могло бы сделать все идеальным?
Клара задумалась на секунду:
– Если бы мне не было так жутко.
– Да что такого ужасного может случиться? – тихо спросила Мирна.
– Они могут не принять мое искусство, решить, что у меня нет таланта, что я нелепая, смешная. Что эта выставка – страшная ошибка. Выставка потерпит неудачу, а я стану посмешищем.
– Вот уж точно, – улыбнулась Мирна. – Все это можно пережить. И что ты будешь делать после?
Клара снова задумалась:
– Сяду в машину с Питером и поеду домой в Три Сосны.
– И?..
– И мы с ним зададим сегодня вечеринку для друзей.
– И?..
– И завтра утром я встану…
Голос Клары смолк, когда она представила себе мир после апокалипсиса. Она проснется завтра утром и продолжит вести тихую жизнь в их деревеньке. Она вернется к прежнему: будет выгуливать собаку, выпивать на террасе, пить кофе с молоком и есть круассаны в бистро перед камином. Продолжится жизнь с обедами в тесном кругу друзей. С посиделками в саду. С чтением, размышлениями.
Работой в мастерской.
Что бы ни случилось в этом зале, ее жизнь не изменится.
– По крайней мере, я не на костре, – сказала она и ухмыльнулась.
Мирна взяла Клару за руки:
– Большинство людей пошли бы на убийство ради такого дня. Не дай ему пройти, не получив удовольствия. Клара, твои работы – настоящие шедевры.
Клара сжала руку подруги. Все те годы, месяцы, тихие дни, когда никто не замечал и знать не хотел, что делает Клара в своей мастерской, Мирна была рядом. И Мирна шептала в этой тишине: «Твои работы – шедевры».
И Клара отваживалась ей верить. Отваживалась продолжать.
Мирна отступила на шаг, и Клара увидела этот зал по-новому. Он был заполнен людьми, а не угрозами. Люди получали удовольствие, развлекались. Они пришли отпраздновать первую персональную выставку Клары в Музее современного искусства.
– Merde! – проорал человек в ухо женщине, стараясь перекричать гул других голосов в зале. – Все это чистое дерьмо. Ты можешь поверить, что Клара Морроу получила персональную выставку?
Женщина покачала головой и поморщилась. На ней была широкая юбка и обтягивающая футболка, шарфы на шее и на плечах, в ушах сережки размером с колесо, а на всех пальцах сверкали кольца.
В другом месте и в другое время ее сочли бы цыганкой. Но здесь ее принимали за того, кем она и была, – художницей средней руки.
Ее муж, тоже художник, облаченный в вельветовые брюки и поношенный пиджак, с щегольским шарфом на шее, отвернулся от картины:
– Ужасно.
– Бедняжка Клара, – согласилась его жена. – Критики ее растерзают.
Жан Ги Бовуар, стоявший рядом с художниками спиной к картине, повернулся и взглянул на нее.
На стене среди скопления портретов висело самое большое полотно. Три женщины, все очень старые, стояли тесной группкой и смеялись.
Они смотрели друг на друга, прикасались друг к другу, держали друг друга за руки, их головы соприкасались висками. Что бы ни было причиной их смеха, они делили его между собой. Как они поделили бы и любое несчастье. Что бы ни случилось, они естественно разделили бы это между собой.
Эта картина говорила о чем-то большем, чем радость, даже большем, чем любовь, – она говорила о близости.
Жан Ги быстро повернулся к ней спиной. Он не мог смотреть на это полотно. Он принялся обшаривать зал взглядом, пока снова не нашел ее.
– Ты посмотри на них, – сказал человек с шарфом, разглядывая картину. – Не очень привлекательные существа.
Анни Гамаш находилась по другую сторону переполненной галереи, рядом с мужем Дэвидом. Они слушали какого-то старика. Взгляд у Дэвида был рассеянный, незаинтересованный. А у Анни сверкали глаза. Очарованная, она впитывала все, что видела и слышала.
Бовуар ощутил укол ревности – он хотел, чтобы таким же вот взглядом она смотрела на него.
«На меня, – отдал он ей телепатический приказ. – Смотри на меня».
– Да еще и смеются, – не унимался человек с шарфом, неодобрительно глядя на портрет трех старушек. – Тут нет никаких полутонов. С таким же успехом она могла написать клоунов.
Его спутница хохотнула.
В другом конце зала Анни Гамаш прикоснулась пальцами к руке мужа, но он, казалось, и не заметил этого.
Бовуар легонько прикоснулся одной своей рукой к другой. Вот что он бы почувствовал.