Разочарование разбуженной девочки
Шрифт:
Позвонила, попала на соседку, а та сказала, что Гадина дома бывает всегда, после шести вечера.
Иду к ней. Разоделась. Теперь я могла себе это позволить, так как мать и меня стала, в последнее время, одевать прилично. Лев зарабатывал, да и она тоже. Что-то они там закрутили на своей работе, центр какой-то коммерческий с родами и процедурами, консультациями и Лев там главный и мама там, тоже.
Волнуюсь, конечно. Ведь мне предстоит понять, то, что я хотела знать от нее. Чем она меня лучше? Пусть увидит, какая я стала. Пусть ей завидно станет. А, что, разве не так? Пусть смотрит. Я не только одета модно и красиво, я и сама такой стала.
Нашла дом, поднялась, звоню. За дверью шаги, легкие, быстрые. Успеваю сообразить. Что это должно быть она, ждала, предупредили.
В
– Вы ко мне? – Что это думаю, ты, что издеваешься? Гадина!
– А потом.
– Это, ты?! Наденька! – А кто, же еще, думаю. Ты, что, мне комедию ломаешь?
Сидим с ней вместе, на диване и уже целый час болтаем. Чашки пустые стоят в стороне, ваза с печеньем. Самое интересное то, что она мне все больше нравиться! Чем больше мы вспоминаем, тем все больше нравиться. Узнаю, что Витенька наш, женился и ребеночек у него родился. А жена его старше, на целых три года и работает в том же институте. Она его часто видит и говорит, что себе удивляется. Как могла в такого влюбиться? Я смотрю на нее. Вижу перед собой девушку, худенькую, гибкую. Чай наливает, и я вижу, продолжение ее тонкой руки, с длинными пальцами. Изгрызенный ноготь. Но она чистенькая. От нее хорошо пахнет. Шампуню и еще, мылом пахучим. Просит извинить, что такая. После душа.
И совсем не большая, как казалась мне раньше и совсем не высокая, и уж совсем не взрослая. Ее глаза удивительно красивы и живые. Умные. Лицо у нее худощавое, черты правильные, если бы не маленький и вздернутый носик. Его я запомнила на всю жизнь. Рот с чувственными губами, красивыми и припухлыми. Ловлю себя на мысли о том, что они хороши в поцелуи. Ей явно не очень удобно и она все пытается ногу за ногу забросить, но халат каждый раз обнажает ее колени и тонкую ляжку с белой кожей. Она каждый раз стесняется этого, но потом, забывает и снова все повторяется. Перед глазами мелькают ноги, и ее худощавые ляжки. Ловлю на себе ее взгляд, но выдерживаю, и она первой отводит глаза, смущаясь. Мне от чая жарко и неудобно, прошу у нее разрешения снять кофточку. Пока снимаю, вижу, как она беззастенчиво и явно с симпатией рассматривает мою большую и не девичью грудь. Если бы знала она, как я готовилась к нашей встречи, то поняла, что я ее пришла придавить своим видом, одеждой и грудью, конечно же. Я специально надела белую сорочку, что бы ей подчеркнуть свои развитые, не погодам, формы. И она, я это вижу, вспыхивает от того, что видит ее, мою грудь, великолепно обтянутую тонким хлопком.
В последнее время грудь не растет, но и того, что ношу я на себе, мне с избытком. И видно, я понимаю, что именно это ее, еще там, в далеком детстве, в лагере отдыха, так раздражало. Я ведь уже тогда выделялась в среде девочек именно ей, моей крупной не по годам и выступающей грудью. Она замечала тогда, как на меня тогда, все время косился Витенька. И именно это ее раздражало. Не оставлена она вниманием и на этот раз. Я это вижу, по тому, как скользит по ней ее быстрый взгляд, я ловлю его на себе, все это время.
Я побеждаю легко ее, в нашей дуэли. Она сломлена вся, моим видом, одеждой и формами. Желая сильнее почувствовать это, я прошу ее проводить к туалету.
Пока я там писаю, все думаю. Что я хочу от нее. Чего же мне хочется. Удовлетворена я? Да! Повалила я ее на обе лопатки? Да! Может, хочу унизить? Не знаю, не решила, думаю. А может мне ее охмурить? Мысль эта вызывает во мне приятное волнение и тепло там, чем я сейчас отрабатываю. Пока одеваюсь, все время эта мысль предательски вертится и волнует. Ведь ты же открыла в себе, что тебе нравятся они, эти поверженные тобой, бывшие конкурентки. Пока иду к ее дверям по коридору, решаю, что я ее сейчас приручу к себе. Приручу, а там, может доиграюсь и брошу. Пусть пострадает за мои детские переживания. Гадина!
Возвращаюсь к ней в комнату и вижу, что она переоделась и надела легкое, в клеточку, платье и успела кое-как причесаться. Но видно спешила и ее волосы не уложены, сбились нелепо. Она вдруг волнуется, поравнявшись со мной, и я специально, касаюсь ее своей грудью. Пока она приходит в себя, от этого, я говорю ей, что бы она садилась,
Тяну ее за горячую и тонкую руку, с трудом усаживаю на табурет, перед зеркалом шкафа. И пока она нервно оправляет одежду, захожу ей за спину. И вот! Там, тара дам! Получай дорогая, по полной программе.
За моего Витечку! За меня! За страдания! Это я про себя говорю так каждый раз, как спину ее прижимаю, расчесывая волосы ей раз за разом и прислоняя ее плотно к своей груди.
– Ну, как?
– Спрашиваю ее.
А сама чуть ли не улетаю. Ведь я вижу, я чувствую в ней эту дрожь, во всем ее теле.
– Что, не нравится, что не так?
И так к ней сзади прижимаюсь, что чувствую, как не только дрожит ее тело, а сердце ее, просто трепещет.
Когда я вышла на улицу, то так рассмеялась! Еще бы, ну, как я ее! Надо же?
Еще бы пол часика и я бы ее сделала! Ведь точно, сделала бы! Иду и улыбаюсь, вспоминая.
Вспомнила. Как вдруг я оторвалась от нее и сразу же к двери, говорю ей, что же это я так, ведь, забыла о сестричке, и она без ключа, во дворе все гуляет. Она верит, дуреха. Просит меня остаться, потом возвращаться, а потом не выдерживает, в дверях, и лезет ко мне целоваться. И я, желая ее завалить окончательно, так целую ее в засос, ее теплые губы и так прижимаюсь, что сама чувствую, что я так зря поступаю и мне теперь от нее не отделаться и не оторваться.
Вот так я разочаровываюсь в Витеньке и добродетели. А ведь она мне казалась всегда взрослой и недотрогой. А тут? Нет, ведь сама же на все шла! И я ее только подогревала и игралась. Ведь, могла же она, прекратить это в любое время, отстраниться? Так, нет же! Разочаровываюсь в добродетели, женском достоинстве и если хотите, то и чести. Зато в себе открываю такое, что чувствую, в этом мне от роду женском, написано с самого детства.
Потом, приезжает моя подружка. Что с ней твориться что-то не то, я сразу же это поняла. Я услышала ее еще в дверях, так она громко с мамой говорила и старалась быстрей от нее оторваться, что бы попасть ко мне. Я вышла, а она, глупышка, бросилась ко мне на шею и ладонями ухватила лицо мое и тянет к себе целоваться, я сопротивляюсь. Голову подняла, вижу, мама моя, напротив стоит, смотрит осуждающе. Заволокла на себе ее в комнату, а она мне говорить не дает, лезет все время с поцелуями. Я ее пара раз тряхнула, как следует, говорю. Что ты, себе позволяешь? Ели успокоила ее. Она ухватилась за меня, обеими руками, прижалась и что-то такое о своей поездке начала говорить, а потом, в слезы. Усадила ее, а она так переживает, все никак не может отпустить меня. Жмется, ласкается и плачет. Все сразу и одновременно. Мама дверь приоткрыла, но молодец не зашла, только головой кивнула. Мол, что? А я, ей, тоже головой, мол, ничего, справимся сами.
Наконец она успокаивается и начинает рассказывать. Сначала сбивчиво, перескакивая с места на место, а потом по порядку, как я прошу ее.
Вот, что она мне рассказала.
Отец давно хотел с матерью и друзьями отправиться в круиз. Но не на круизном судне, а на яхте. Его друг, последние полгода, занимался бизнесом, в Греции и жил там, с женой. Поэтому, когда он позвонил отцу и предложил на неделю выйти в круиз с Азорских островов, то отец сразу же согласился и маму уговорил. Но отцу так хотелось, что бы и я побывала в море и на яхте, что он не особенно задумываясь, оплатил наперед наше пребывание на яхте. Проблемы начались еще здесь. В-первых, я училась, и ему потребовалось все его умение, чтобы уговорить и отрегулировать в школе мое отсутствие на неделю. Потом отец рассказывал, что он дошел до директора и тот, дал согласие только после того, как отец предложил ему деньги. Он говорил, что директор согласился и сказал, что деньги пойдут на ремонт и приобретение учебных пособий. Говорить то он говорил, а деньги, которые ему отец предал, не в бухгалтерию и не в сейф, а себе в карман положил.