Разоренье
Шрифт:
— А-а!.. Не любишь?
— Вот те пуль нету!..
— Ха-ха-ха!.. То-то дураки-то!.. Нету пуль! И заберется же в голову!
— После-то уж схватились… да уж!..
— Уж это завсегда схватятся!..
— То-то глупые-то, прости, господи! — сказал дьячок. — Какую иной раз заберут в голову ахинею, хоть что хошь, ничего не выбьешь! Ведь какую кашу иной раз заварят! Вот в нашем селе и посейчас идет суматоха с мужиками… Того и гляди доведут до беды… Ей-богу!
— А то что же? — сказал солдат. — Не будешь соблюдать, что показано, за это тебя по голове гладить не будут, будь покоен…
—
— Далеко ли?
— Здешнего уезду, верст тридцать… Село Покровское. Так у нас, я тебе скажу, вот уж который месяц идет бестолочь… Просто покою нет! Да ведь что они денег-то извели! Ведь страсть! А почему? Шут их знает!
— Порядку не знают. Больше ничего.
— Именно! Теперь на одних ходоков сколько они прогусарили денег. Посылают ходока, такого же бессловесного, как и сами: ходит, ходит, придет ни с чем… А теперь как ходок в город — и простись!
— Я одного такого ходока встретил, — сказал я. — Не знаю, от вас ли.
— Где вы встретили?
— В городе, недели полторы тому назад.
— Ну наш, наш! Ну наш! Это наши!
— Белокурый?
— Ну наш, наш, Демьян! Теперь он в теплом месте сохраняется…
— Из-за чего это у них все хлопоты? — спросил я.
— А шут их разберет!
— Как же так?
— Да так… Вы разговаривали, что ли, с ним, ходоком-то?
— Разговаривал.
— Ну что ж он вам сказал?
— Да он-то действительно что-то путался. Что-то про душу, про…
— Ну вот-вот! — перебил меня дьячок. — Про душу! Вспомнили душу, изволишь видеть! — сказал он, обратившись к солдату.
— Хе! — промычал тот.
— Что же может сделать для них начальство? Ну сам ты посуди?
Солдат не отвечал, хотя и произнес слово "обнаковенно".
— Больше ничего, — продолжал дьячок: — что дали волю!
— Это самое!
— Д-да! больше ничего — воля! Прежнее время он с утра до ночи на работе. Он пришел домой, повалился, как камень, а в нынешнее-то ему уж час-другой и без дела придется… да! Ну ему и лезет в башку.
— Этое самое!
— Да как же? Прежде он одно дело кончил, пошел бы, куда хотел, ан управляющий кричит: "иди туда-то". А теперь он лошаденку свою загнал в сарай — и все его дело… И в кабак.
— Да-а, в кабак! это ему первое удовольствие, весь пропился.
— Дет-ти пьют! Дет-ти!
— Цссс… Нет, этого в старину не было!
— И в уме-то ни у кого об этом не было, не то что въявь… А как дали им волю, вот и забрусило, на разные манеры: душа, то-сё… Ну только, я так думаю, опоздали! да!
— Поздна штука!
— Да, поздновато!.. Опомнились! Становой им говорит: "на все есть закон; там сказано, чтоб этого не было, больше ничего", — нет, воротят, стоят на своем.
— Да в чем же в самом деле вся эта история? — спросил я. — Кажется, дело началось из-за земли?
— Видите, какое дело. Я вам сейчас расскажу…
— И душа тут как-то к земле…
— И душа! Вот как было дело.
Дьячок придвинулся ко мне.
— Из-за земли, изволите говорить? Это несправедливо. Уж ежели бы из-за земли, то им бы надо затевать дело раньше, в самом начале, когда крестьянство уничтожилось. В это время с ними господские доверенные
— Обнаковенно! — сказал солдат. — В прежнее время нешто — так-то?
— Ну да! Еще в тридцать раз хуже… А тут все же мужику и на себя время стало оставаться; иной раз что по положению справит дома, уберется, да и без дела посидит… Ну и пошло ему в голову. После того, как я рассказывал вам, посадили караульщиков в острог, отец Алексей, наш священник, сам ходил к барину, объяснял ему, что, "мол, неправильно это вы", и кстати уж и про управляющего объяснил: "теперь, говорит, воля, этого нельзя дозволять управителю, народ, пожалуй, неудовольствие окажет…" После этого барин взял другого управляющего, и народу еще послободней стало; тут ему и полезло в голову… Особливо, ежели пропить нечего.
— Да!
— Да! Как в кабак-то не пойдет! Что он на печи-то лежа надумает?.. Только дозволь себе мечтать, так ведь, кажется, и не глядел бы на свет; ну вот и у мужиков то же самое… Гляжу я, идет ко мне под вечерок мужик. "Здраствуй, говорю, Игнатич! Что скажешь?" Думаю, что-нибудь по хозяйству, по домашности там. "Да так", говорит. И мнется. "Садись, скажи, мол, что-нибудь…" — "Да я так, говорит, ничего…" Чешет голову. Я молчу. "А что, говорит Игнатич, что я хотел тебя спросить: правда ли, нет ли, кто на Святую помрет, тот в рай попадет?" — "Что это, говорю, тебе пришло на ум?" — "Да так, говорит, ноне рано убрались, так оно таё"… Ну, обыкновенный ихний разговор…
— Таё да таё! — сказал солдат. — Талды да калды.
— Ну да… Ну, объяснил ему, чтоб он и не мечтал: "Царствие божие внутрь вас есть, и для него много надобно, а не просто — умер да и на!.." — "А, говорит, а душа?" — "Что душа? Ну, говори". — "Нет, ты, говорит, скажи. Я не знаю"… Ну объяснил. "Ну спасибо!" И стали ко мне, друг любезный, шататься, то один, то другой. И почему человек идет в землю, и как в аду, и что кому будет? Что за чудеса? думаю. "Что вас прорвало, ребята, говорю: я ведь не поп, я и ошибку могу дать; шли бы вы лучше по домам, потому у меня еще вон лошадь не убрана, а на все на это есть храм божий; слушай, что поют, читают, вот тебе и ответ". А иному просто скажешь: "Шел бы ты, любезный, домой на печку!" — "Да мне, мол, маленько в ум вошло". — "То-то в ум-то вам все лезет; шел бы ты лучше домой". — "Я, мол, так". — "Ну, и ступай с богом"…