Разорванный круг
Шрифт:
— Как тебе не стыдно, Леша.
— Стыдно. Прости. Очень стыдно.
— Ты откуда говоришь?
— С почтамта. Собирался из гостиницы, да не дошел.
А двумя часами позже, когда Алексей Алексеевич уже лежал в постели и читал газету, раздался резкий звонок междугородной. Он подумал, что его соединили с управлением милиции в Ташкенте, но это была Елена.
— Леша, родной, несчастье… — услышал он в трубке. — Чалышева покончила с собой…
Глава двадцать первая
Елена
Случаи научных заблуждений были в институте не так уж редки. Закрывались за бесплодностью работы, на которую затрачивались время и деньги, опрокидывались сложившиеся научные представления. Но у людей оставалось чем жить. У одних за плечами бесспорные научные достижения, впереди — новые идеи, которые нужно реализовать. А у Чалышевой ничего не было в прошлом и ничего в будущем. Единственное, что она имела, — это научный авторитет. От него ничего не осталось, и она не считала себя способной восстановить его. Жизнь потеряла для нее всякую цену. Сколько лет затратила она, чтобы завоевать положение! У нее не хватило бы сил начинать все сначала, строить здание даже не с нулевой отметки, а еще ниже, с фундамента, с котлована под фундамент.
Похороны людей посторонних, а Чалышева обладала удивительной способностью держаться от людей в стороне и оставаться для всех чужой, — обязанность, от которой стараются уклониться. Но проводить Чалышеву в последний путь пришли многие, даже те, кто ее почти не знал. Пришли, может быть, потому, что добровольный уход из жизни в нашей действительности — случай чрезвычайно редкий.
Бесстрастное надгробное слово Хлебникова разволновало Елену. Ее так и подмывало выступить, но она побоялась, что наговорит лишнего. Решила высказаться один на один и, как только Хлебников отправился в свой кабинет, последовала за ним, плотно прикрыла дверь.
— Я все-таки полагала, Олег Митрофанович, что у вас найдется несколько теплых слов для человека, которому вы помогли отправиться на тот свет, — сказала она дрожащим голосом.
Хлебников посмотрел на нее со спокойным любопытством.
— Не понял.
— Вы пригрозили Чалышевой лишить ее ученой степени…
— Откуда эта версия?
Елена замялась. Не хотелось сослаться на Брянцева, и она схитрила:
— Мне рассказала Чалышева. Мы встретились, когда она возвращалась с последнего в ее жизни совещания.
— Этого не было.
— Значит, я выдумала?
— Она выдумала. Плод расстроенного воображения. — И вдруг обезоруживающе миролюбивым тоном Хлебников добавил: — Вот так, Елена Евгеньевна!.. Между прочим, вы зашли кстати. Я собирался вас вызвать. Сядьте, пожалуйста.
Елена смотрела на Хлебникова и пыталась понять: разыгрывает он спокойствие или на самом деле не чувствует себя ни капельки виноватым?
— Не ставьте меня в неловкое положение. Я не могу разговаривать сидя, если женщина стоит.
Упорствовать
Хлебников не спешил начать разговор. Либо изучал ее, либо давал время обрести душевное равновесие. Его непрошибаемое спокойствие почему-то подействовало на Елену размагничивающе.
— Не принято плохо говорить о покойниках, но Чалышева очень виновата перед институтом, — заговорил Хлебников тоном человека, у которого наболело на душе и который ищет сочувствия. — Она бросила тень на качество наших научных исследований. Весь мир пользуется озоновой камерой, а у нее, видите ли, возникли сомнения.
Очень хотелось Елене одернуть Хлебникова, но она промолчала. Интересно, к чему он клонит.
— Но раз сомнения возникли, мы обязаны их проверить, — продолжал Хлебников. — Я хотел бы, чтобы этим занялись вы, Елена Евгеньевна. Проверите состояние камеры, методику исследований, сравните результаты с другими методами испытаний. И, чтобы зря не терять время, пошлите на всякий случай ИРИС-1 на точнейший анализ в специализированный химический институт.
«Ах вот оно что! В общем — укради, если сумеешь».
Да, было над чем подумать. Приняв это предложение, она была бы в курсе всех происков, которые затевает Хлебников, и могла бы им мешать. Ведь случается, что берут чужую идею, видоизменяют ее слегка и выдают за свою. Роль тайного соглядатая показалась ей унизительной, но выведать его планы все-таки хотелось.
— Хорошо, Олег Митрофанович, — сказала она миролюбиво. — Но предположим, что ИРИС-1 окажется идеальным препаратом. Как мне поступить в таком случае?
— Для чего нам загадывать наперед? Обстоятельства покажут.
— Как мне вести себя с заводчанами?
— Деточка, почему вы так о них печетесь? В их обязанности не входит изобретать. Если у них что не получается, им не в укор. А мы для того здесь сидим, и наша задача — найти свой антистаритель.
«Ага, «свой», — подумала Елена. — Это означает, что нужно ввести в ИРИС-1 несколько составляющих, которые не играют активной роли. Так, для проформы. И вот уже свой препарат, можно ставить марку института. Честь мундира спасена».
— Нет, — сказала Елена, — ни в лаборатории Чалышевой, ни вообще в этом институте я работать больше не хочу.
Оставив Хлебникова в полном недоумении, она покинула кабинет. В приемной тотчас написала заявление об уходе из института по собственному желанию и вручила референту.
Три дня она с наслаждением провела дома. Отсыпалась, отлеживалась. По ночам она по-прежнему спала плохо, зато утром наверстывала упущенное. Но пришла в норму — и затосковала по работе. Был бы дома Валерка, она нашла бы себе применение, а одной время девать некуда. На четвертый день поехала к сыну в Переяславль-Залесский. Чудесный лагерь на берегу Плещеева озера, шумный от грачиных криков и визгов ребят. Валерка и обрадовался и смутился. Больше, пожалуй, смутился: как же, к такому большому мама приехала… Он неохотно поводил ее по лагерю, показал ботик Петра Первого — дедушку русского флота — и вдруг забеспокоился: достанет ли она билет на автобус и не придется ли возвращаться ночью. Елена поняла его и ушла.