Разорванный круг
Шрифт:
Я подзываю библиотекаря и спрашиваю, не знает ли он пароля, который дает доступ к закрытым документам. Он просит меня отвернуться и набирает секретные знаки. Потом кашляет. Я смотрю на экран.
«Доступ запрещен. Требуется уровень 55», — мерцают знакомые буквы.
По спине у меня бегут мурашки.
Задумчиво иду я по длинному коридору к своей комнате. Темно-зеленая ковровая дорожка на полу делает шаги бесшумными. Вылавливаю из кармана ключ и открываю дверь.
И сразу же вижу все.
Стопка
Я не испуган. Я проклинаю. Их. Себя. Потому что не догадался, что они всюду. И здесь тоже. Пожалуй, здесь даже в большей степени, чем в других местах. Возможно, Петер Леви получает зарплату прямо в СИС, откуда мне знать. Может быть, он является ассистентом Майкла Мак-Маллина. Вполне вероятно, что Ллилеворт сидит в комнате с мониторами и динамиками и наблюдает за мной, используя камеры слежения и микрофоны. И смеется над той ложью, которой меня угощает Петер, чтобы скрыть, что в действительности спрятано в ларце.
Я поворачиваюсь к потолку и показываю верховной власти кулак. На тот случай, если она наблюдает сейчас за мной через объектив.
Свои привычки надо уважать. Даже те привычки, которые трудно соблюдать. Я люблю поспать днем после обеда. Даже если и не пообедал. Это помогает успокоить мозг.
Выключаю свет, закрываю бежевые занавески и ложусь в постель. Подтягиваю прохладную негнущуюся простыню. Свертываюсь калачиком и превращаюсь в шарик из костей, кожи и волос.
Сплю два часа. Сновидения не успокаивают. Они быстрые, пугающие, раздражающие. Я чувствую себя окруженным врагами, которые издеваются надо мной. Среди них я вижу профессора Арнтцена и маму. Мак-Маллина и Ллилеворта. Сигурда Лоланна и папу. Они шепчутся, переговариваются, смеются. Но быстро убегают и растворяются в тумане, когда я пытаюсь к ним приблизиться.
Когда я просыпаюсь, мне кажется, что в моей голове образовалась дыра. Все, что было внутри, вытекло. Три четверти часа уходит на то, чтобы сознание полностью вернулось ко мне.
Петер Леви сидит и ждет меня, скрытый в тени бара, когда под вечер я прихожу туда. В его глазах отражается пламя свечи. В качестве приветствия он поднимает бокал коньяка. Я делаю ответный жест.
— Невозможно продолжать встречи в такой атмосфере, — шучу я и присаживаюсь.
— Нашел что-нибудь интересное?
— А вы? — парирую я подчеркнуто официально.
Он делает вид, что не понял.
— Я немного вздремнул после обеда, — сообщаю я.
— Так поздно?
— Я сплю, когда устаю, а не тогда, когда часы говорят: «Пора спать».
— Но теперь ты не заснешь ночью, — заботливо говорит он.
— Ничего страшного. На том свете высплюсь.
Он
— Ты сказал вчера одну вещь, которая заинтересовала меня, — произношу я.
— Надеюсь, что так!
— То, как возникала Библия. И как ее редактировали.
Он хватает меня за руку:
— Я не люблю разговаривать здесь о делах. Слишком много ушей!
— Пойдем прогуляемся в рощу? Мне там очень понравилось.
Он допивает коньяк. Не произнося ни слова, мы встаем и покидаем бар. Мне кажется, что нам вслед смотрят сотни глаз. Но, обернувшись, я не обнаруживаю ни одного человека, который обратил бы на нас внимание.
Мы идем по мощеному двору, пересекаем заасфальтированную площадь и входим в рощу. Здесь очень тихо. Под кронами деревьев я чувствую себя как дома.
— Чтобы понять мои рассуждения, — объясняет Петер, пока мы взбираемся по склону горы, — ты должен понять то время, которое мы сейчас рассматриваем. У большинства людей есть представление об эпохе Иисуса. Но оно основано на версии Библии. В Новом Завете все вращается вокруг Иисуса Христа.
— А разве так не было в действительности?
— Иисус пришел в мир в бурный период. И когда он ушел, лучше не стало. Евангелия были написаны через много лет после жизни и смерти Иисуса. Написаны людьми, которые не были очевидцами событий. Они пересказывали то, что слышали от других. Они воспроизводили письменные источники. Но и летописцы были детьми своего времени. На них наложило отпечаток их окружение, дух эпохи.
Мы помогаем друг другу перебраться через ствол упавшего дерева. На ветках зеленеют довольные листочки, которые делают вид, будто все в абсолютном порядке. Петер стряхивает кору с брюк, и мы продолжаем путь.
— В качестве исходной точки надо взять бунт иудеев, — рассказывает он. — Падение Иерусалима и разрушение римлянами Второго Храма в семидесятом году. И самосознание иудеев после этого позорного поражения. Самые ожесточенные бунтовщики сбежали в крепость Масада, что находится на побережье Мертвого моря. Когда римские солдаты захватили крепость, они там в живых никого не нашли. Абсолютно никого. Все покончили жизнь самоубийством, только бы не сдаваться римлянам. И вот так Масада стала символом иудейской чести.
— Хотя они потерпели поражение?
— Да, но в то же время поражение, встреченное с гордостью и бесстрашием. Их было мало. Перевес противника слишком велик. Но подавленное восстание создало почву для сомнений и у иудеев, и у новых христиан. Им был необходим ответ. Иерусалим разрушен. Храм в руинах. Где был их Бог? Чего Он хотел? Что Он проповедовал? Без Храма как места собраний прежние священники потеряли основы своей власти.
— Но кто-то же был у власти.
— Конечно. Это были фарисеи, то есть раввины. Они заполнили ту пустоту, которая осталась после ухода священников. И раввины привели иудеев к сегодняшнему дню.