Разрешенное волшебство
Шрифт:
так — чует Буяново сердце! — обязательно попытаются поквитаться за прежние обиды.
: Хорошо :, флегматично отозвался Стойко. : Здесь подождите :.
Раз, два — и исчез в зарослях. Точно и не было его — даже ветка не шелохнулась. Ставич и Буян остались ждать сигнала.
Молчали. В лесу если уж говорить — так беззвучно. Про Буянову слабость знали всё; и добряк Ставич (который отроду никому слова поперек не сказал) помалкивал. Зачем Буяна обижать?
Сам же Буян считал про себя. Что-то Стойко молчит. Давно бы уж пора объявиться! Даже если встретил кого не следует — тем более себя
Когда, по подсчетам Буяна, истекла пятая минута, он встревожился уже всерьез.
— Ставич! Да очнись ты! Со Стойко неладно что-то!
: Ага, молчит он что-то… Стой, да я его и вовсе не чую!:
Буян вскочил на ноги. Ставич разом отбросил предательски подползшую дремоту, вырвал из-за обмотки короткий нож.
“Стой, Буян, сделай всё как должно. Иначе Джейана тебя живьём сварит и правильно сделает. Ну, ну, заклятие на поиск!”
В этом искусстве с Буяном и впрямь мало бы кто сравнился, кроме разве что самого Твердислава с Джейаной.
По жилам привычно промчалась короткая жгучая судорога. Вызвав образ Стойко, парень послал мыслепризрака вперед, сквозь непроглядное сгущение тонких сосновых стволов и веток — по следу родовича.
И разом увидел такое, отчего из груди рванулось постыдное и жалкое “Ой, мама!”
: Ты чего ?: вытаращил глаза Ставич.
Вместо ответа Буян яростно сгрёб его за ворот куртки, прижал к земле.
: Он там мёртвый лежит, Стойко. Понял ?!:
Ну уж если даже Буян заговорил без слов…
Разинув рот, Ставич смотрел на коротышку Буяна. Тот весь аж позеленел, глаза закатились, дыхание пресеклось, но когда он наконец выдохнул и резко рубанул ладонью воздух, от прижавшихся к земле мальчишек в глубину густороста грянула слепящая молния, настолько сильная и яркая, что от грохота Ставич едва не оглох, а от блеска — едва не лишился зрения.
Забушевал, взъярился огонь — самая верная защита от любой нечисти. Пробитая молнией просека окуталась дымом. Буян резко вскочил на ноги.
— Бежим! — выкрикнул не таясь, уже не боясь, что услышат. И, очертя голову, ринулся в дымную мглу. Не раздумывая, Ставич рванулся следом.
Это было самое сильное Буяново колдовство. Заклятие, к которому Джейана, обнаружив у Буяна к нему дар, строго-настрого запретила прибегать — не иначе как при смертельной опасности, когда иного пути к спасению уже нет.
“Да почему же?” — возмутился тогда Буян (в ту пору ему только-только четырнадцать минуло); в ответ глаза Джейаны зло блеснули.
“Потому что тебя, олуха, — да простят меня Учитель и Великий Дух! — только на три таких заклятия и хватит, ежели подряд. Два кинешь, а третье не раньше, чем через месяц! А коли раньше — то всё. И тогда тебя от Порога даже я оттащить не сумею”.
Диковинное дело, вдруг подумалось Буяну, сколько тогда самой Джейане-то было? И шестнадцати ведь не стукнуло! А уже и тогда никто слова поперек сказать не смел!
Обугленные ветки скользнули над самой головой. Разгораясь, рядом весело гудел огонь. Поваленные и переломанные стволы молодых сосен дали пламени обильную пищу — но Буян не замечал ни
Ставич тяжело топал рядом, сжав в кулаке бесполезный сейчас нож.
Молния Буяна смела на пути всё — и сосны, и лианы, и их зловредных хозяев; но вот склонившееся над распростёртым Стойко существо она уже не одолела.
Откуда она взялась, эта тварь, никто не смог бы сказать. Ещё миг назад её не было — а теперь она здесь, во всей злодейской красе, и чёрная слюна капала на дымящуюся хвою.
Больше всего бестия походила на громадного, вставшего на задние лапы кособрюха. У неё тоже имелось шесть лап, однако ходила она на задних. Две другие пары, верхняя и средняя, напоминали человеческие руки, только вместо пальцев зловеще сверкали начищенные до блеска стальные крючья. Уродливая серая башка, вытянутая, с громадной пастью, с мощными челюстями, какими удобно дробить любые кости, три здоровенных круглых глаза без зрачков; всё тело покрыто серой, матово поблескивающей чешуёй. О такой твари никто никогда не слышал, не говоря уже о том, чтобы видеть. И не существовало никаких заклятий, ни обманных, ни отводных, чтобы сладить с эдаким страхом…
Прежде чем безоружный Буян успел глазом моргнуть, бесхитростный Ставич сделал то единственное, что ему оставалось в последние краткие мгновения отпущенной Великим Духом жизни: это
метнуть свой верный источенный нож прямо в среднюю буркалку чудовища.
Оледенев от необорного ужаса, чувствуя, что стали мокрыми портки, Буян видел, как из пробитой глазницы брызнула густая кровь, такая же ярко-алая, ярче человеческой, как и у всей здешней нечисти. Тварь с хриплым рёвом вздернула лапу к пронзённому глазу; лезвие ушло в череп по самую рукоятку, однако мозг твари, верно, располагался слишком глубоко.
“Эх, Гилви бы сюда!”— Застыв, точно в столбняке, медленно (как казалось ему) думал Буян. Из-под чёрных вьющихся волос по пересечённому рубцами лбу стекал пот. “Гилви бы с её даром…”
Дар у Гилви, той самой Гилви, был и впрямь редким. Её коронное заклятие крушило любую преграду, будь то самый толстый череп зверя, столетний домашник или даже гранитный окатыш с неё ростом.
Ставич тонко взвизгнул — и неожиданно бросился к распростертому на земле Стойко, зачем-то потянул на себя. В дьявольских глазах твари Буян увидел злобное торжество. Не обращая внимания на обильно кровоточащую рану, оно усмехалось всеми шестьюдесятью четырьми зубами, и от этого зрелища, наверное, стало бы не по себе и самому Твердиславу.
“Ну, Буян! — вдруг подумалось ему. — Ну чего же ты медлишь? Сейчас эта тварь прикончит Ста-вича. Потом — тебя. Потом сожрет всех вас. Такого ещё не было, но ведь что-то да обязательно случается впервые. У тебя ещё две молнии. Бей!”
Ставич легко, точно пушинку, оторвал от земли мёртвое тело Стойко, одним движением взвалил на плечо.
Тварь всё ещё глупо склабилась в жутком подобии улыбки. Оно и понятно — Буян только теперь разглядел, какие у неё здоровенные лапы. Они складывались в коленях почти так же, как и у кузнечи-