Разрешите начать конец света
Шрифт:
Но человек не шелохнулся даже тогда, когда до него оставалось всего ничего, шаг-другой - и рукой подать.
– Сам встанешь или помочь?
И обошёл кусты, держа руку на кармане, в котором спрятал перочинный нож. Геолог передумал-перебрал в уме все возможные варианты, начиная от безобидного испуганного человека, переживающего, как и многие, беспредел в мире и в душах людей, и заканчивая нелепицей вроде каннибала. Тьфу, так и самому немудрено дойти до ручки.
Он готовился к чему угодно, а жизнь распорядилась иначе. У старой поваленной скамьи, навалившись на ржавую, чугунную ножку, сидел бледный мужчина, обречённо уставившись куда-то мимо геолога. Мутные, словно испорченные, желтки, глаза источали не то печаль, не то горечь. Окочурился.
– Сволочь ты поганая, Васильич, - в сердцах выругался Борис Вячеславович на жмура.
Старый сквалыга. Никого не любил, и его никто не жаловал. Терпели, при встрече не улыбались и пожимали руку без уважения, но из принципа. Как говорится, кто первый отвернётся, тот слаб и проиграл.
Ругательство было брошено не напрасно: рядом с Григорием Васильевичем завалился на бок ещё советских времён потёртый рюкзак. Пузатый, как масленичный кот. Вот-вот порвётся брезентовый обжора. Геолог наклонился и развязал потёртый шнурок. Сердце так и ёкнуло: чай, теперь не помру, жуя где-нибудь под дубом свежие жёлуди, с пылу с жару, так сказать. Внутри кладом и подарком судьбы лежали казённые консервы: ни пылинки не сдул с них, сволочь, когда крал из станционных запасов, торопился. Не он первый: унеси хоть ручку с работы, хоть облезлую мышь - обязан самому себе. Пусть сапожник без сапог, зато домой принесёшь хоть что-то для умащивания совести. А если некстати настигнет тотальный крах, время покажет, кто напрасно уносил гвозди, а кто выиграл в лотерею.
Григорий Васильевич одновременно и выиграл, и проиграл. Таскал консервы - не пропал бы неделю-другую. Но схлопотал сердечный приступ - сердцем слаб был, а всё равно заливал в себя горькую, как будто откуда-то утащил ещё и запасные органы, - и, увы, тебе, старая, хитрая сволочь. В окоченевшей руке зажал невскрытый пузырёк с белыми таблетками. Геолог наклонился: нитроглицерин. Костлявую ехидну никому не обмануть.
Борис Вячеславович перекинул в найденный рюкзак свой немудрёный скарб и вытащил из нагрудного кармана тёплой куртки Григория Васильевича невскрытую пачку сигарет с фильтром. А мертвецу оставил в наследство пустой вещмешок. И уж больно ботинки были у того хороши, но геолог решил, что сам себя перестанет уважать, если ударится в мародёрство.
– Надо было побриться перед выходом, так хотя бы на достойного человека походил бы, а то сидишь заросшим лешаком.
Григорий Васильевич всё смотрел куда-то вперёд. Неопрятный, из-под шапки торчали нечёсаные тёмные клочки волос, в неровно отросшей бороде седина смотрелась нелепо. Бродяга и пьяница, а не уважаемой профессии человек.
– Ну, бывай, Васильич. Время покажет, кому из нас сегодня повезло больше.
Геолог не обернулся.
К полудню опустился густой, молочный туман. Борис Вячеславович сбавил ход, закурил и вынул из кармана компас. В двух днях пути от моста раскинулась метеостанция, но, во-первых, люди там куда беднее геологов, а во-вторых, идти по болотистой местности. Утонуть не утонешь, но ноги промочишь по самые уши. На все четыре стороны то печаль, то скука смертная. Суровые реалии геологоразведки. В райские кущи их не посылают. Над одичавшим молодняком подшучивали, что на учения и преддипломные практики их сюда отправляли, чтобы ощутили на всю полноту, как поимела их жизнь, когда мальчишки после школы шли учиться, мечтая распевать песни у костра до утренней звезды, дышать романтикой походов, собирать шиповник и алую бруснику. А получали пинок под зад и полные сапоги воняющей и склизкой воды.
И чего они все вечно вязались к этому шиповнику?
С такой ношей за спиной неприятности дружественно распахивали объятия и радостно приветствовали. Никто не потащит за собой барахла на целый рюкзак и не подставит жалкую жизнь под удар ножа. Но и не жрать же всё в один присест, чтобы уберечь съестные сокровища. Харя треснет. Сегодня пир горой, а завтра голод тебе ворчливая тётка.
Вечер
И тянется, и тянется эта осень как долгая болезнь. И ни лекарства от неё нет, ни управы на лихорадочную. Ухватилась цепкими ледяными лапами за ворот, лезет за пазуху, оседает в карманах, чтобы залечь там навсегда и высосать тепло ещё бьющихся сердец. И хорошо ей, заразе, губить горячие моторы, останавливать их и ликовать, а уж говорливый февраль закончит начатое и спрячет под сугробами любого зеваку. Бессрочно.
Борис Вячеславович зажёг газовую горелку. Из умело вскрытой ножом консервной банки вкусно запахло мясной кашей. Перловка - первый друг при невзгодах, будь то война или апокалипсис. Если собака - друг человека, то горячая каша - мать родная.
Одно хорошо: комаров и прочей гадости уже и след простыл, не придётся делить армейскую брезентовую палатку с нежеланной мелюзгой. Змеюка бы только какая не заползла бы погреться. Этой нежити задаром не надо, будь она трижды не ладна.
От выпитого кофе осталась гуща, и геолог вертел кружку и так и эдак. Загорятся ли ещё когда-нибудь окна "Земли Герцена" тёплым, жёлтым светом? Или потух навсегда очаг: досталась "герценка" бродячим собакам да ненасытному воронью. У заднего крыльца зарастёт тропа дикой вишней, а центральную дорогу, парадную, затянет вьюном и клевером. Пауки растянут сети на окнах и развесят новогодними гирляндами сухих мух. Мир вокруг выжидающе замрёт. Была "Герценка" жилая, а стала ледяная.
Как бы самому не зарасти молочным, боровым мхом.
Рябина налилась соком, яркая, будто и не рябина вовсе, а брусника гроздьями. Всё вверх дном, так чего бы и не начудить природе? Развесит алые бусины и нарядит их в иней. К холодной зиме.
Борис Вячеславович вздохнул и снял с огня банку. Каша обжигала язык.
Может, если бы и выкарабкался Васильич из лап безносой, прожил бы день-другой и нарвался бы на таких же, как он сам, которые за словом в карман не полезут и не простят легковерности. Загоняют и закусают.
Пережить бы ночь, а день уж как-нибудь сам пройдёт. Компас, верный друг и товарищ, не подведёт. Еда и ночлег есть - не время горевать.
Что-то мокрое задело нос и щёки. Вечерняя тишина величественно сплелась с туманной дымкой. Снежная крупа сменилась хлопьями: только принимаешь решение не унывать, как природа достаёт из рукава ещё один козырь. Не сегодня, так завтра всё равно октябрь прибрал бы к рукам господство над остывшим миром людей. Ещё вчера Николай из соседнего кабинета сетовал, распевая: "Зачем ты, мама, меня родила?" - но так и не получил ответа на риторический вопрос. Знал бы заранее, каких ещё чудес чудесатых ждать, так уж лучше бы и не рождался, чтобы не мучиться понапрасну.
Когда от костра остались оранжевые угли, а вечер пригласил в объятия ночь, Борис Вячеславович забрался в палатку и завернулся в тёплый спальник. Каменные стены квартир нынче не приветливы к путникам и жильцам. А человек сродни улитке: сложенная палатка за спиной как панцирь. Где остановился, там и дом, разбивай лагерь и живи сколько хочешь.
Утро встретило моросью. Всё вокруг водянистое, непрозрачное и зябкое. В такую погоду не захочешь да простынешь, стоит только зазеваться. В листве неподалёку шуршал ёж, унюхавший что-то вкусное и пожелавший непременно поживиться. Геолог отломил от краюшки хлеба кусочек и бросил незваному гостю. Ёж от подарка не отказался и съел сразу. Зверью в любое время раздолье, до человеческих хлопот им дело, как козе до Луны.
С приходом нового дня вчерашний не перестал быть чьей-то злой выдумкой и насмешкой.
– Так, нечего тянуть кота за лямки, пора и честь знать, - обратился Борис Вячеславович к не то к ежу, не то к самому себе.
Тишина редко бывает дружелюбной. Всегда чего-то ждёшь от неё: подвоха, подножки, пакостливой выходки. Сколько понадобится времени людям, чтобы сбросить с себя оставшиеся рамки приличия? Как быстро человек разумный скатится в яму человека первобытного и кровожадного?