Разрешите начать конец света
Шрифт:
По лесу прокатился треск и глухое эхо. Геолог вздрогнул и обернулся.
– Дом на дрова ломают, до деревни близко, - исподлобья, но без злобы прошептал ярый любитель своей бывшей работы, ассенизатор Михал Брониславович, "Броня", как называли его товарищи по несчастью. Сухой калач, работяга и мечтатель первым снимать сливки.
Пётр протянул Борису Вячеславовичу оливковую фляжку и тарелку горячего супа, когда густое варево наконец было готово. Голодный, промёрзший до костей,
– Заполнить бы тебя, родимая, коньячком, - почти промурлыкал оттаявший сердцем геолог, глядя на оливковое сокровище и отпивая ещё раз. Тепло, растекающееся по телу, обещало добраться и до продрогших рук. Пережитый день что улыбка фортуны.
Мужики одобрительно рассмеялись и закивали, хлебая горячий суп из железных тарелок.
Геолог потянулся было передать драгоценную огненную воду дальше, но его, как и других, отвлекла далёкая, едва доносившаяся до уха ругань. Хозяева костра оставили харчи и прислушались. Шли с собаками. Домашние псы как белены объелись: напуганные, потерявшие хозяев или пинком под зад выброшенные на волю, они не прощали людям их запах неправды. Смотрят в глаза, и потерянный собачий взгляд говорит громче всех: "Я пёс, с меня спрос невелик, а ты человек, ты мне не страшен". Собаки чуяли неладное и делались злыми, как люди.
У костра всё ещё ждали. Голоса и вой то приближались, то уходили дальше. Рыщут, ищут, а найдут - живыми не отпустят.
– Собаки, - процедил Броня не то в адрес людей, не то псов.
– Тяжёлые времена, - Пётр глянул на геолога. Трезвый и решительный.
Ершистый Михал и сутулый Семён ушли навстречу смутьянам в темноту. И Пётр позвал гостя с собой "гасить чужие свечи, ибо свой свет дороже чужой тьмы". Борис Вячеславович ответил немым кивком. Он спорил с собой: идти ли ему в бой за чужую гордость или сберечь свою шкуру и сбежать, поджав хвост. Вот он кто: кабысдох, а не бесстрашный Полкан.
– Куда пошёл-то?
– Борис Вячеславович остановился.
– Жить надоело?
Надо. Я устал. Но с губ так и не слетело ни слова. Он лишь подумал, что говорившего будто исторг лес, родил без мук. Раздвинул колючие сосны и обмёрзшие липы, выпустил под небо существо и нарёк его человеком. И нет бы дать ему в руки Библию или какую другую мудрость веков, но лес приказал идти и быковать. Человек и пошёл.
– Так вроде как свои пропадают.
– Какие свои, геолог?
И правда, кто они эти "свои"? Свои, как говорится, дома
Может, приснилось всё? Сюда бы какого-нибудь доморощенного психолога, да только эти по горам да лесам не шастают. Слишком сыро, холодно и комары злющие. Тут своя голова, горькая и братья по станции - главные терапевты души и отчаявшегося сердца.
– Здесь скоро навсегда потухнут костёр и сердца. Иди до Бурого перевала, там за Медвежьей падью жди от утра до утра, а потом уходи на все четыре стороны, никто тебя не тронет. Возьми.
Невысокий, худощавый человек протянул геологу заряженное ружьё и неполную коробку с патронами.
– Но нож всё равно держи при себе, пригодится. У меня на Буром переходе сын работал, Андрей Зеленьев, кудрявый такой паренёк, родимое пятно во всё левое ухо. Будешь в тех краях, найди его и скажи, что отец жив, если не ушли ещё оттуда люди. И пусть не ищет меня, просто обними, как своего бы сына обнял. А теперь иди прочь отсюда.
Борис Вячеславович проводил взглядом уходящего в ночь чужака и взвалил на спину тяжёлый рюкзак с консервами.
– Как зовут-то тебя?
В голове роилась, как ошалелые осы, уйма вопросов. Зачем? Кто такой? Откуда? Ружьё, что ли, лишнее? Не боишься в спину пулю получить от незнакомца? Какая сила тебя сюда занесла, добрый человек? С какой сосны ты упал и как сильно ушибся головой, раздаривая добро?
Мужчина махнул рукой и не остановился. Лес забрал его и укрыл хвойными сумерками, словно ревнивое море сотворило его из лесной пены и забрало обратно. Коллапс творил тайны и рождал призраков человечества. Время забытых богов прошло, настала эра человека первобытного и испуганного неожиданной свободой. Борис Вячеславович испытывал смешанные чувства: благодарность, страх и раздражение. Может быть, незнакомец был его "эго", отпустившим ему грех побега. Как сбежал Данил, канцелярская крыса, так бежит под покровом ночи и он сам, уважаемый человек, Борис свет Вячеславович.
Геолог повесил на плечо ружьё и ушёл в сторону Бурого, навстречу ещё одной опустевшей станции, скорбно и одиноко стоящей посреди каменного поля, недружелюбного ни к кому. Только волки иногда забредали, как и везде, где пахло человеком, теплом и едой. Это было тогда, когда человек правил и устанавливал законы над всем, а теперь же природа пообедала человечеством.
Во внутреннем кармане тихонько плескалась водка в оливковой фляжке, которую Пётр так и взял обратно. Не успел конец света осесть в неокрепших для этого дела умах, как люди бросились обращаться в дикарей и кровожадных безумцев.
"Сжалься над нами, юродивыми, жизнь. Мы слабы и потеряны".